Дань псам
Шрифт:
— Ваше слово против моего. Учитывая ваше прошлое, столь дурно влияющее на ваше чувство чести…
— И давно ли честность стала дурно влиять на чувство чести?
Клерк моргнул: — Ну… как только она стала обвинять, разумеется.
Баратолу пришлось подумать. Он предпринял новую попытку: — Я мог бы оплатить взносы заранее. Предположим, за год вперед или еще больше.
— Без покровительства подобный платеж будет рассматриваться как дар. Имеются судебные прецеденты, позволяющие…
— Вы возьмете деньги и ничего не дадите взамен?
— Разве это не суть благотворительного
— Вряд ли. Но не важно. Вы рассказали мне, почему я не могу стать членом Гильдии Кузнецов.
— Членство открыто для любого кузнеца, желающего работать в городе. Как только он найдет покровителя.
— Что делает вас закрытой лавочкой.
— Чем?
— Малазанская Империя нашла множество таких лавочек в Семи Городах. И открыла их. Думаю, при этом пролилась кровь. Император не пасовал перед профессиональными монополиями любого сорта.
— Ну, — клерк облизал узкие губы, — слава всем богам, что малазане не завоевали Даруджистан!
Баратол вышел и увидел на другой стороне улицы Колотуна, поедавшего что-то вроде окрашенного льда в конусе из сухого хлеба. Утренняя жара быстро плавила лед, пурпурная вода текла по коротким рукам целителя. Губы тоже были красными.
Тонкие брови Колотуна взлетели, когда подошел кузнец. — Итак, отныне ты гордый член Гильдии?
— Нет. Они отказали.
— Но почему? Ты мог сделать что-то вроде образца…
— Нет.
— О… и что теперь, Баратол?
— Что? Открою свою кузницу. Независимую.
— С ума сошел? Они тебя сожгут. Сломают все инструменты. Вытащат и толпой забьют до смерти. Все это в день открытия.
Баратол улыбнулся. Ему нравились малазане. Несмотря на всё, несмотря на бесчисленные ошибки, совершенные Империей, на всю пролитую кровь, ему нравились эти ублюдки. Видит Худ, они не такие подлецы, как его сородичи. «Или», подумал он скривив губы, «жители Даруджистана».
Он ответил на предсказания Колотуна: — Управлялся и с худшим. Насчет меня не беспокойся. Я решил работать кузнецом, хочет этого гильдия или нет. Рано или поздно им придется принять меня в свои ряды.
— Как же ты будешь торжествовать, если будешь к тому времени мертвым?
— Я не буду. Мертвым, я имел в виду.
— Они постараются помешать всем, кто заведет с тобой дела.
— Колотун, я хорошо знаком с малазанским оружием и доспехами. Я работал по стандартам старой империи, а они, сам знаешь, были высокими. — Он поглядел на целителя. — Гильдия запугает вас? Тебя и твоих друзей?
— Нет, разумеется. Но мы в отставке.
— И вас преследуют ассасины.
— Ах, совсем забыл. Ты в чем-то прав. И все же, Баратол, сомневаюсь, что несколько малазан смогут удержать на плаву твое дело.
— В новом посольстве есть отряд охраны.
— Тоже верно.
— Здесь и другие малазане живут. Дезертиры с северных кампаний…
— Точно. Но они держатся от нас в стороне — чему мы совсем не огорчаемся. Хотя были бы не прочь собрать их в баре. Зачем вспоминать старые раздоры?
— Если они придут ко мне, я скажу им это. Будем помогать друг другу.
Колотун стряхнул мокрые крошки и вытер руки о штаны. — Когда я был сосунком,
Баратол подумал над словами целителя с пурпурными губами — и на один миг увидел его ребенком. Улыбнулся. — Нужно найти подходящее место для кузни. Пройдемся, Колотун?
— С радостью. Теперь я знаю город. Что именно ты ищешь?
Баратол рассказал.
Ах, как хохотал Колотун! И они пошли в темные камеры сердца города, в которых с ревом струится кровь, в которых возможны все виды изолированности. Если вашему разуму хочется именно этого. Если ваш разум подобен разуму Баратола Мекхара, швырнувшего наземь — наземь! — ржавую перчатку!
Вол, самолюбивый вол, мотал головой и втягивал телегу с камнем под арку ворот, в благословенную тень — несколько шагов в прохладе и снова в опаляющий жар. Нежные длинные ресницы задергались — вол оказался во дворе и ощутил рядом сладкую холодную воду, звук капели казался приглашением, запах манил поцелуем, и вверх поднялась голова животного с широким, покрытым еще более нежными белыми волосками носом. Неужели человек, наделенный хоть каплей жалости, не посочувствует бедному усталому волу?
Нет, не посочувствует. Сначала надо разгрузить телегу, и волу придется стоять, молчаливо покоряясь, перемалывая жвачку, громко хлюпая языком и скрипя коренными зубами; мухи безумствуют, но что можно сделать с мухами? Ничего вообще, только ждать, когда прохлада ночи прогонит их прочь и вол сможет поспать, величественно стоя под небом (если выпадет удача). Не на небе ли отдыхают мухи?
Разумеется, познавать мысли вола — значит тратить бесконечное количество времени ради понимания безмятежной простоты травоядных. Так поднимите взоры на двух скользких типчиков, что проходят в ворота — это не рабочие, суетящиеся на восстановлении старого поместья, не клерки или лакеи, не каменщики, не инженеры и не инспекторы, не весовщики и не обмерщики. По виду они просто бездельники и проходимцы, а по сути — еще хуже…
Двенадцать имен в списке. Одно удачно вычеркнуто. Одиннадцать остальных отысканы, но сбежали в последний миг, словно склизкие угри — каковыми они, без сомнения, и являются, научившись увертываться от долгов, неудач и прочих выходок вселенной, явно злонамеренной и приносящей нам злосчастия и что похуже. Однако неудачи громил, посланных выбить долги или осуществить наказание, вовсе не касаются этих двоих, не так ли?
Освободившись от бремени, радуясь несказанной свободе, Скорч и Лефф стоят здесь, в поместье, что скоро начнет сиять, поднявшись из пыли и праха и небрежения, и подобно расшитому каменьями плащу облачит приехавшего богача — нет, женщину, как говорят слухи, женщину под вуалью, но с такими глазами! прекрасными глазами! Вообразите, как раскрылись бы ее глаза, заметь она Скорча и Леффа, нервно сжавшихся, едва показавшись из тени высокой арки. Они оглядываются словно заблудившиеся — или словно воры, готовые бежать с кусками мрамора, или грудами кирпичей, или даже с мешками железных клиньев…