Дань псам

Эриксон Стивен

Если бы он оказался внимательнее — что изменилось бы? Стало ли бы иным будущее?

Смерть и убийство, семена во прахе. Что сделано, то сделано.

Саркофаги раскрыли пасти.

Урны гудели, гулко и пусто. Каменные лица жаждут получить имена. Горе скорчилось у врат.

Такова была ночь Даруджистана. Такова была эта ночь везде и всюду.

Глава 12

Как же мне встать Если рушатся стены К востоку, где солнце восходит К северу, лику зимы К югу, дающему звезды К западу — смерти дороге Как

же мне встать Если ветры вступили в войну От зари убегают Дышат хладом и льдом Сожжены поцелуем пустыни Пыль с могил поднимают Как же мне встать Если рушится мир И с любой стороны Нет надежной защиты От бряцающих лезвий От взметенного войска И зачем мне стоять Против сил необорных Содрогаясь при каждом ударе Среди бури мучений Если все, чем владел я Отнято без пощады? Смелость не восхваляйте И железную стойкость Дар свободы пылает Слишком ярко, жжет руки Рвет нам сердце мечта о покое… Как же мне встать Среди праха растраченной жизни Под бичом укоризны В кровь рассекшим лицо Там, где лишь чужаки За моим паденьем Следят? «Лишь чужаки», Рыбак Кел Тат

Статные деревья с черными стволами и полуночной листвой неровным кругом обступили Сурат Коммон. Из центра обширной поляны можно, обратившись лицом к северу, видеть башни Цитадели, изящные линии которых подражают священным деревьям. Наступила осень, и воздух наполнен летучими волосками чернодрева.

Огромные кузницы востока осветили кармином грязные тучи дыма, так что кажется — одна из частей Харкенаса загорелась. Непрестанный дождь сажи запятнал стены неуклюжих строений, и к ним липнут изогнутые волоски, отмечающие начало холодного времени года.

В убежище Сурат Коммона выжженное царство фабрик кажется находящимся за полмира отсюда. Толстый слой мха затянул каменные плиты, приглушая шаги Эндеста Силана, который шел к скругленному алтарю в самой середине поляны. Он не видел других — время праздников еще не наступило. Да, это не время для веселья любого рода… Эндест принялся гадать, чувствуют ли его деревья, способны ли они сосредоточить на нем внимание, пробудили ли их сухость воздуха, жара и дымный выдох печей.

Однажды он читал ученый трактат, описывавший химическую взаимосвязь растений и животных. Исследование было изложено сухим, академическим языком, и все же Эндест Силан, помнится, закрыл книгу и замер в кресле. Идея о том, что он может подойти к травке, к дереву — например, к чернодреву — и благословить своим дыханием, извергнуть из легких отравленный воздух, который способен оживить растение, обеспечить ему здравие и силу, подарить жизнь… ах, это было настоящее чудо, сумевшее на время успокоить кипящий мальстрим юной души.

Так давно это было… он временами чувствует, что не способен делать подарки.

Он встал перед древним алтарем. Прошедший ночью дождик создал лужицу на поверхности базальта. Говорят, что Анди родились в лесах, среди природных полян. Они рождены, чтобы оживлять дыханием священные деревья, и первым падением народа был уход из леса, строительство каменного города.

Сколько падений состоялось с той поры? Сурат Коммон — последний фрагмент старого леса Харкенаса. Черное дерево напитало огромные печи. Ему не хочется смотреть на запад. Там не только яростный свет. На фабриках неустанно трудятся, создавая оружие. Доспехи. Все готовятся к войне. Сюда его заслала Верховная

Жрица. «Будь свидетелем», велела она. И он принялся свидетельствовать. Глаза Храма, жрецы, должны оставаться открытыми и сознающими, ничего не упуская — особенно в нынешние хрупкие времена. Он избран один среди многих — но это отнюдь не повод для гордости. Его появление- политический ход: скромный ранг посланца выражает гнев Храма.

«Будь свидетелем, Эндест Силан. Но молчи. Ты просто присутствуешь. Понял?»

Он понял.

Они показались почти одновременно — один с севера, другой с востока, а третий — с юга. Три брата. Три сына. Это встреча кровных родичей, и они прогонят его, ибо он посторонний. Даже Храм для них посторонний. Так прогонят ли его?

Деревья словно рыдали обещанием нового цветения — сезона, который никогда не наступит, ибо негде волоскам пустить корни на десятки лиг во все стороны. Река подхватит миллионы прекрасных черных семян, но даже волоски не способны плыть по Дорсан Рил, и река хранит все, что приняла — в мертвых слоях ила. «Наше дыхание должно было дарить жизнь, а не красть ее. Наше дыхание было даром, но дар принес Чернолесу измену. Вот наше преступление, и прощения ему не будет».

— Добрый вечер, жрец, — сказал Андарист, добавив: — Кажется, Аномандер, ты был прав.

— Легкое предсказание, — отозвался Аномандер. — Храм следит за мной, словно свора ротесов за умирающим гинафом.

Эндест моргнул. Последний дикий гинаф пропал столетие назад; среброгривые стада больше не сотрясают почву южных равнин. А своры ротесов в наши дни машут крыльями лишь над полями сражений, никогда не бывая голодными. «Вы последний, Лорд? На это вы намекаете? Благослови меня Мать, никогда не понимаю, что именно вы сказали. Никто не понимает. Мы знаем слова, но не их смысл».

Третий брат молчал, не сводя красных глаз с неба над кузнями.

— Столкновения между Дретденаном и Ванутом Дегаллой близятся к концу, — заявил Андарист. — Может быть, пришло время…

— Стоит ли говорить вслух? — вмешался Сильхас Руин, повернувшись к Эндесту. — Это не для Храма и в особенности для жалкого аколита третьего уровня.

Аномандеру, кажется, было не интересно смотреть на Эндеста. На резкость брата он ответил пожатием плеч: — Может, так мы убедим Храм оставаться… в нейтралитете.

— Раскрыв все планы? Почему это Храм должен нам доверять? Что делает нас, троих братьев, более ценными, чем, например, Манелле или Хиш Туллу?

— Ответ вполне очевиден, — сказал Андарист. — Жрец?

Он мог бы не отвечать. Мог бы изобразить незнание. Он всего лишь служитель третьего уровня… И все же он произнес: — Вы собрались не для того, чтобы поубивать брат брата.

Андарист улыбнулся Сильхасу.

Тот скривился и отвел глаза.

— Есть о чем поговорить, — сказал Аномандер. — Андарист?

— Я послал представителей в оба лагеря. С предложением смириться. Велел сделать прозрачные намеки, что готов вступить в союз против вас двоих. Ключ в том, чтобы усадить Дретденана и Ванута в одной комнате с клинками, вложенными в ножны.

— Сильхас?

— И Хиш и Манелле согласились на договор. Манелле все еще меня беспокоит, братья. Она не дура…

— А Хиш — дура? — хохотнул Андарист. Смех был до безумия беззаботным, хотя они собрались обсуждать измену.

— Хиш Тулла не сложна. Ее желания очевидны. Правду говорят сторонники, что она не лжет. А вот Манелле подозрительна. Я ведь, в конце концов, говорю о величайшем преступлении — пролитии крови сородичей. — Он замолчал и поглядел на Аномандера, и лицо его вдруг преобразилось. Беспокойство, некое ошеломление, отсвет ужаса. — Аномандер, — прошептал он, — что мы затеяли?

Лицо Аномандера отвердело: — Мы достаточно сильны, чтобы пережить всех. Увидишь сам. — Тут он посмотрел на Андариста: — Перед нами тот, кто разобьет наши сердца. Андарист, решивший отвернуться и уйти.

— Решение, вот как? — Последовало тяжелое молчание. Он снова захохотал. — Да, точно. один из нас… должен быть хотя бы один, а я не желаю идти вашим путем, братья. У меня недостает смелости. Смелости и… жестокого безумия. Нет, братья, моя задача проще некуда: ничего не делать.

— Пока я не предам вас, — сказал Сильхас Руин, и Эндест потрясенно увидел слезы на глазах белокожего Владыки.