Дань псам
Шрифт:
— Точно.
— Поэтому ты напился.
— Да.
— Дай мне набраться, Спиннок Дюрав. Я тоже сделаю что должен.
— И что ты должен?
— Ну, я пойду и скажу ей, что она треклятая дура.
— Не получится.
— Неужели?
Спиннок кивнул: — Она уже встречалась с тобой. И не дрогнула.
Снова потянулось молчание. Оно тянулось и тянулось…
Он был достаточно пьян, чтобы повернуть голову и впиться взором в глаза Сирдомина.
Лицо друга было белым как пыль. Маской смерти. — Где же она? — спросил человек натянутым, хриплым голосом.
— На
— Ты и был дураком. — Мужчина встал, чуть покачнувшись, и помог себе, схватившись обеими руками за спинку стула. — Но не в том смысле, как тебе кажется.
— Ей моя помощь не нужна, — сказал Спиннок Дюрав.
— И я не хочу ей помогать.
— Твой выбор…
— Тебе не нужно было слушать, дружище. Ее не нужно было слушать!
Спинок встал, когда Сирдомин направился к двери. Он вдруг онемел, отупел, впал в оцепенение. «Что я наделал? Да чего только не наделал!»
Друг ушел.
Раздраженная Семар Дев открывала в себе крайне неприятные истины. Нет особой причины негодовать на спутников, нашедших удовольствие в компании друг друга. На то, как свободно они говорят, как презирают приличия, хотя едва знакомы; как темы их бесед вольными потоками несутся туда и обратно, летят по волнам настроений, окружают водоворотами торчащие из моря скалы — трудные вопросы. Сильнее всего ее сердят взрывы хохота, ибо она знает — проклятие всем богам, просто уверена! — что ни одному из них не дано чувства юмора, что они так далеки от природной смешливости, что остается лишь в изумлении открыть рот.
Они обсуждали родные племена, обменивались историями о половой удали. Они говорили об оружии, и каждый без сомнений отдавал другому свой меч — для изучения и даже для экспериментов с выпадами и прочими приемами. Скиталец поведал о своем друге Эреко, Тартено столь чистой, древней крови, что он навис бы над Карсой, встань они рядом. В истории этой Семар различила отзвуки глубокого горя? ран столь болезненных, что Скиталец не решается коснуться их. Сказание об Эреко осталось незаконченным. И Карса Орлонг не настаивал, являя полнейшее понимание, что душа может сочиться кровью в невидимых местах и лучшее, на что способны смертные — избегать этих мест.
В ответ он рассказал о двоих спутниках, сопровождавших его в злосчастном набеге на земли людей, о Байроте Гилде и Делюме Торде. Их души, гордо заявил Карса, обитают отныне в каменных недрах меча. Скиталец на это просто хмыкнул и затем сказал: «Достойное место».
К исходу второго дня Семар готова была кричать. Рвать волосы на голове. Выплевывать проклятия и кровь и зубы и, может быть, вывернуть наизнанку желудок. Так что лучше было молчать, сдерживать ярость, напоминая себе привязанного к земле бешеного зверя. Нелепо. Смешно и глупо. Она ощущает чистейшую зависть. Разве после судьбоносной встречи не узнала она об этих двоих мужчинах больше, чем знала до сих пор? Словно скворец — чистильщик, она носится между двумя бхедринами, глядя то на одного, то на другого, тогда как покой таится в молчании, в нежелании выказывать обуявший
Они скакали по плоской равнине, находя истоптанные тропы караванов — все они сворачивали к Коричным Пустошам. Встречавшиеся изредка торговые поезда как будто таились, стражники ехали в полной готовности, купцы предпочитали отмалчиваться. Вот недавно, перед закатом, четверо конных проскакали рядом с их лагерем, поглядели задумчиво и пришпорили коней, не сказав и слова.
Карса оскалился и сказал: — Видела, Семар Дев? Как говаривал дедушка, волки не нюхают под хвостом у медведя.
— Твой дедушка, — заметил Скиталец, — был наблюдательным.
— По большей части он был дураком, но иногда и дураки изрекают мудрость племени. — Тоблакай снова поглядел на Семар Дев. — Ты в безопасности, Ведьма.
— От посторонних — да, — буркнула она.
Ублюдок рассмеялся.
Коричные Пустоши не зря получили такое имя. Здесь доминировал один лишь вид травы, ржаво красной, высотой по пояс, с зазубренными листьями и висящими на стебельках колючими коробочками семян. В траве кишели мелкие красно-полосатые ящерицы — размахивая хвостами и шурша травой, они разбегались с пути всадников. Земля совершенно выровнялась, так что невозможно было разглядеть ни одной возвышенности или холма.
Утомившись монотонностью пейзажа, Карса и Скиталец, кажется, старались порвать голосовые связки.
— Мало кто помнит, — говорил Скиталец, — хаос ранних дней Малазанской Империи. Безумцем был не только сам император Келланвед. Его первые лейтенанты были из напанов, и каждый тайно присягнул молодой женщине по кличке Угрюмая, которая была наследницей короны Напанских островов в изгнании со дня их захвата Антой. — Он помедлил. — Или так рассказывали. Правдиво ли? Действительно ли Угрюмая была последней наследницей королевской линии? Трудно сказать. Однако это оказалось кстати, когда они сменила имя, назвалась Лейсин и захватила престол Империи. Так или иначе, все ее помощники были малость не в себе. Арко, Сухарь, Нок, все они. Скорые на фанатизм, готовые на все ради пользы империи.
— Империи или Угрюмой? — спросил Карса. — Не может ли быть, что они просто использовали Келланведа?
— Разумное подозрение. Однако лишь Нок остался рядом с Лейсин — Императрицей. Остальные… утонули.
— Утонули?
— Официально. Причина смерти быстро вошла в пословицу. Пусть так и будет. Они исчезли.
— Был еще кое-кто, — вмешалась Семар.
— Танцор…
— Я не о нем. Был Первый Меч. Дассем Альтор, командующий всеми армиями Императора Малаза. Он не был напаном. Он был дальхонезцем.
Скиталец искоса поглядел на нее: — Он пал на Семиградье вскоре после того, как Лейсин взяла властью.
— Угрюмая убила его, — сказала Семар Дев.
Карса хмыкнул: — Устранила возможного соперника — ей нужно было расчистить дорогу. Это, Ведьма, не дикость и не цивилизация. Такое бывает и среди мокроносых варваров и в империях. Это истина власти.
— Не хочу оспаривать твои слова, Тоблакай. Хочешь знать, что было после того, как ты убил императора Рулада?
— Тисте Эдур покинули империю.