Дань псам

Эриксон Стивен

Цап молчал. Вот теперь в нем поселился настоящий ужас. Такой ужас, что у него потек пот из всех щелей, а между ног не только пот потек. Беллам — чудовище. Он вообще ничего не чувствует. Только хочет погубить Цапа. Чудовище. Зловредный демон, да. Демон. Беллам хуже всего, что… хуже всего.

— Я исправлюсь, — захныкал Цап. — Увидишь. Я все исправлю.

Но это была ложь, и они оба это понимали. Цап остается Цапом, и любые порции побоев и затрещин его не изменят. Он стоит на своем и думает: «Да, мы пришли к вам. Нас много. Нас больше, чем вы можете

подумать. Вам очень, очень страшно. Мы здесь. Ну, что вы с нами сделаете?» Цап такой, каков он есть. Увы. Но и Беллам таков, каков он есть.

Оказавшись около узкой двери ничем не примечательной лавки в дальнем конце Кривой аллеи, Цап вдруг задрожал — он знает это место. Он знает…

— Чего приперся, Беллам?

— Новенький, Горусс. Дешево отдаю.

— Погоди! — завизжал Цап, но тяжелая рука зажала ему рот, затащив во тьму, смердящую кислым потом. Огр Горусс склонился, обдав щеки горячим дыханием.

— Пискун, не так ли?

— Просто мелкое дерьмо.

— Мы из него это выбьем.

— Не из такого. Он зарезал бы мамочку, чтобы поглядеть, как кровь течет. Думаю, за ним на десять лиг тянется хвост из замученных зверушек. В каждой щелке каждого двора по соседству закопано по трупу. Он такой, Горусс.

— Восемнадцать серебряных.

— Серебряных?

— Угу.

— Лады.

Цапа потащили за шкирку в заднюю комнату, потом вниз по лестнице, в смердящий мочой и грязью подвал. Заткнули рот и втиснули в железную клетку. Затем Горусс вышел на лестницу, оставив Цапа в одиночестве.

В лавке Горусс сел напротив Беллама. — Эля, племяш?

— Слишком рано для меня, Дядя.

— И долго его держать?

— Столько, чтобы выбить все дерьмо. Хочу, чтобы ты его запугал до полного слома.

— Тогда дадим ему ночь. Успеет перебрать все страхи, но чувств не лишится. Черт, племяш, я никогда не имел дела с парнями моложе пятнадцати. Мы с ними тщательно беседуем, присматриваем, и только совсем непутевые попадают на галеры. Но даже там им платят, их кормят, а через пять лет отпускают. Почти все становятся шелковыми.

— Сомневаюсь, Дядя, что Цапу это известно. Он знает лишь, что детей затаскивают в лавку и назад они не выходят.

— Наверное, так это видится.

Беллам улыбнулся: — О да, так это и видится.

* * *

— Несколько дней его не видели.

Баратол только кивнул и прошел к бочке с водой, чтобы смыть копоть со лба и рук. Чаур сидел на ящике рядом, поедая некий местный фрукт с желтой кожицей и сочной розовой мякотью. Сок капал с небритого подбородка.

Сциллара послала им ослепительную улыбку и вошла в переднюю комнату. Воздух был кислым и каким-то ломким, как бывает в кузнях; она подумала, что отныне этот запах будет сопровождать каждое ее воспоминание о Баратоле, здоровяке с добрыми глазами. — Новые проблемы с Гильдией? — спросила она.

Он утер лицо, отбросил тряпку. — Они давят, но я этого ожидал. Переживем.

— Вижу. — Она пнула груду железных прутьев. — Новый заказ?

— Мечи. В малазанском посольстве

появился гарнизон, а у городской знати — новая мода. Имперские длинные мечи. Почти все местные оружейники в затруднении. — Он пожал плечами. — Но не я, разумеется.

Сциллара плюхнулась в единственное кресло и принялась нашаривать трубку. — И что такого особенного в малазанских длинных мечах?

— Все наоборот. Местные мастера еще не поняли, что им нужны ухудшители.

— Ухудшители?

— Малазанские мечи разработаны в Анте, и производятся почти все там же. Это на имперском материке. Лет триста назад разработаны, а то и раньше. Империя еще использует антанские способы литья, малость консервативные.

— Ну, если эти дурацкие вещи делают именно то, чего от них ждут, зачем перемены?

— Да, но это понятно лишь умным людям. Местные с ума сходят, пробуя разные сплавы и обработки, чтобы достичь грубой прочности… но кузнецы Анты попросту плохо нагревают железо. К тому же они используют бурую руду — Антанские холмы ей прошпигованы, а вот здесь ее найти трудно. — Он помолчал, следя, как она раздувает трубку. — Вряд ли тебе это интересно, Сциллара.

— Не особенно. Но я люблю звук твоего голоса. — Она глядела на него сквозь облака дыма, слегка прикрыв веки.

— Ну, я могу делать достойные подражания, и слух уже прошел. Местные кузнецы рано или поздно все поймут, но я уже заведу себе довольных заказчиков, так что уже местным придется сбавлять цены.

— И хорошо.

Он чуть помолчал, смотря на нее, и сказал: — Итак, Резак пропал?

— Ничего не знаю. Только то, что его не видно уже несколько дней.

— Тревожишься?

Она подумала над его вопросом. Потом подумала еще. — Баратол, я не за этим к тебе пришла. Я не ищу подмоги в поисках Резака, которого похитили или еще что. Я здесь потому, что хочу видеть тебя. Я одинока… ох, я не имею в виду, что любой сгодится… Просто хотела тебя увидеть, вот и всё.

Миг спустя он пожал плечами, поднял руки: — И вот он я.

— Тебе неприятно, да?

— Сциллара, погляди на меня. Прошу, погляди. Ты для меня слишком быстрая. Резак, историк и даже эти Сжигатели — ты пробегаешь мимо, и они крутятся волчками за твоей спиной. Будь у меня выбор, я хотел бы прожить незаметную жизнь. Мне не нужны драмы и волнения.

Она вытянула ноги. — Думаешь, мне нужны?

— В них вся твоя жизнь. — Баратол наморщил лоб, потряс головой. — Я не такой уж красноречивый, не так ли?

— Продолжай стараться.

— Ты как-то… подавляешь.

— Типично. Чуть разжиреешь — и прощай, девочка.

— Ты не жирная, сама знаешь. У тебя есть… — он помедлил, — фигура.

Она хотела было рассмеяться, но сочла, что смех выйдет очевидно болезненным. Ему станет еще хуже. К тому же, ее замечание было вовсе не попыткой отрицать истину — за последнее время она потеряла почти весь лишний, набранный при беременности вес. — Баратол, тебе не приходило в голову, что я такая, какой кажусь, потому что за всем этим больше ничего нет?