Дань псам
Шрифт:
Тьма так давно безмолвствует. Мечты услышать шепот ее Королевства — места, где он родился — стали всего лишь угольками. Так что неудивительно, что сейчас он сидит в темноте комнаты, покрывшись потом, и каждая струйка словно похищает тепло из дряхлой плоти. Да, они открыли Куральд Галайн в этом городе — это был акт совместной воли, но сила его безлика — Мать Тьма покинула их, и никакое желание ничего не изменит.
Но тогда… что это было?
Кто говорит с такой силой?
Не шепот, но глас, крик, полный… чего же? Негодования. Противоречия. Ярости.
Кто это?
Он знал, что не единственный расслышал тревожный клич. Должно быть, все в Черном Коралле его слышали.
Возможно ли?..
Он подумал посетить храм, услышать от самой Верховной Жрицы… что-то, пророчество, объявление. Но вместо этого вскочил, выбежал в коридор, пошел вверх по лестнице, круг за кругом, словно в вихре лихорадки. В покои Лорда — он споткнулся, увидел Аномандера Рейка сидящим в кресле с высокой спинкой, лицом к высокому окну. Внизу сталкивались потоки моря, поднимая из неведомых глубин черную и серебряную муть.
— Мой Лорд, — прохрипел Силан.
— У меня есть шанс? — спросил Аномандер Рейк, не сводя взгляда с далекого водоворота.
— Мой Лорд?
— Харкенас. Ты согласен с ее… убеждениями, Эндест Силан? Правильно ли я вижу грядущее? Перед явлением Света мы вели гражданскую войну. Мы были уязвимы перед силами, что должны были родиться. Без крови Тиаматы я не смог бы достичь… мира, единства.
— Владыка, — только и смог вымолвить Силан.
Рейк, казалось, понял, ибо вздохнул. — Да, на редкость неустойчивый мир. Покой смерти для слишком многих. Что до единства… ну, оно оказалось короткоживущим, не так ли? Но я все еще гадаю… если бы мне удалось — удалось всё — изменились бы мои намерения?
— Мой Лорд — что-то происходит.
— Да.
— Что нам делать?
— Ах, друг мой, ты поистине имеешь право спрашивать. Не обращай внимания на Жрицу и ее ответы — она всегда одна и та же. Кто бросает военный клич Куральд Галайна? Давай поищем ответ между ее ног. Все это уже стало утомительным. Но не повторяй моих слов Спинноку Дюраву — я не хочу лишать его кратких удовольствий.
Эндесту Силану хотелось кричать, хотелось броситься на Лорда, схватить за шею и выдавить… выдавить что? Он не знал. Сын Тьмы был, по его разумению, умнейшим существом среди всех смертных и бессмертных, им встреченных. Его мысли бежали по тысячам троп одновременно, и невозможно было предсказать ход беседы, угадать, какой путь он выберет.
— На этот раз я не смогу дать ответа, — сказал вскоре Рейк. — Боюсь, что и Спиннок не сможет. Он нужен… в другом месте. — Тут он повернул голову и уставился в глаза Эндеста Силана: — Это выпало тебе. Снова.
Эндест ощутил, как душа сворачивается в ужасе, прячется в пещерку, которую выдолбила когтями в опустошенной шахте его сердца. — Владыка, я не могу.
Аномандер вроде бы подумал над его отказом — десять тысяч троп сплелись, и что-то новое вызвало на его лице слабую гримасу удивления. Он улыбнулся: — Понимаю. И не буду просить снова.
— Тогда… как же? Кто? Владыка, я…
Сухой тон Аномандера Рейка жестоко противоречил сути его слов: — Возрождение в ярости. О, как я хотел бы это увидеть! — Его голос изменился. — Ты был прав — ты не можешь следовать за мной. Не вмешивайся ни во что, Эндест Силан. Не становись между двух сил, ибо не сможешь побороть ни одну из них. Ты можешь ощутить потребность — борись с ней всей силой воли. Нельзя тебя потерять.
— Владыка, я не понимаю.
Но Аномандер воздел руку.
Да, эманация пропала. Темнота снова стал спокойной. То, что пришло в мир, уже исчезло.
Эндест понял, что трепещет. — Оно… оно вернется, Лорд?
Сын Тьмы
Да, он понимает, что получил полную отставку.
Озадаченный, страшащийся непонятного его рассудку будущего Эндест Силан поклонился и вышел. Коридоры, лестницы. Даже эха не осталось. Он припомнил старую молитву, которую однажды прошептал перед битвой.
«Пусть Тьма примет каждое мое дыхание в Свое.
Пусть наши жизни ответят смерти
И пусть не буду я одинок».
Но сейчас он чувствовал себя как никогда одиноким. Он хорошо знал: воины больше не возглашают этой молитвы. Тьма не ожидает их дыхания, последнего выдоха, создающего мост между жизнью и смертью. Воин Тисте Анди сражается молча, а когда гибнет — гибнет одиноким. Более одиноким, чем способны понять те, кто не Тисте Анди.
Потом новое видение вошло в разум, заставив подскочить и замереть посредине лестницы. Верховная Жрица, спина выгнута, вопль экстаза — или отчаяния. Какая разница?
Ее поиск. Ее ответ, который вовсе не был ответом.
«Да, она молится за нас, не так ли?»
— Он тревожится, — пробормотала Селинд, наконец сумев стряхнуть хватку леденящего оцепенения. — Искупитель шевелится. Он пробудился по причинам неизвестным и — для нас — непостижимым. Он в большой тревоге…
Шестеро пилигримов, сгрудившихся у костра, закивали, хотя ни один не был одарен ее восприимчивостью к тонким материям. Они все еще слишком связаны упрямыми потребностями плоти; разумеется, к их смущению прибавляется трепет, ведь Пленник Ночи оставил их, и они увидели в его уходе отказ. Они считали его решение справедливым, ибо никто не оказался достойным Сирдомина и даруемой им защиты. Да, он был прав, отказавшись от них. Они подвели его. Неким, все еще не вполне понятным образом. Селинд понимала ход их мыслей и даже — в некотором приближении, хотя и это было удивительно, учитывая ее юные года — понимала природу родившегося в них самоуничижения. Жестоко нуждающиеся люди быстро находят за что корить себя, быстро взваливают на плечи бремя вины за вещи, которые не способны контролировать или изменить. Она начинала понимать: это скрыто в самой природе веры, религии. Нужда, которую невозможно удовлетворить самому, перекладывается на кого-то иного, более великого (или на что-то), и такая сдача себя позволяет сбросить громадную, непосильную тяжесть.
В вере можно отыскать отпущение. Облегчение.
Но здесь лежит еще более громадное противоречие. Верующие отдают все в руки Искупителя — но ему по самой его природе некому передавать, негде найти облегчение. Ему невозможно сдаться.
В чем же награда Искупителя?
Такие вопросы не для ее ума; возможно, они воистину лежат за пределами возможностей понимания. Так что сейчас ей предстоит решить вопрос более приземленный, на редкость горький. Дюжина бывших солдат, вроде бы из паннионской Тенебрии, терроризирует лагерь паломников. Они грабят приходящих, прежде чем те успеют положить приношения в Курган. Происходят драки, а теперь вот случилось изнасилование. Собрание неформальных вожаков лагеря призвало ее, просит о помощи; но что она может сказать? «Мы ошиблись, доверяясь Пленнику Ночи. Мне так жаль. Он оказался не таким, каким был по нашим представлениям. Он поглядел мне в глаза и отказался. Извините. Ничем не могу помочь…»