Дань псам
Шрифт:
— Ты говоришь, Жрица, что Искупитель тревожится, — начал глава собрания, жилистый мужчина средних лет, бывший прежде капустанским купцом. Он уехал до осады, жил беженцем в Салтоане, где собственными глазами видел Изгнание, ночь, когда были выдворены проникшие в город агенты Паннион Домина. Он одним из первых пришел паломником к Великому Кургану и, похоже, намерен жить здесь весь остаток жизни. Все его богатства стали приношением кургану, стали даром богу, который был человеком, человеку, которого он некогда видел своими глазами. — Разумеется, причиной тому Градизен и его негодяи.
Селинд подняла руки ладонями кверху: — Друзья, нельзя тешиться пустыми разговорами. Единственный мой дар — это… восприимчивость. Но я не верю, что причина тревоги Искупителя — дела Градизена и его когорты. Надвигается… что-то. Еще не скоро… но сила грядущего заставляет меня трепетать. — Она поколебалась, но сказала: — Оно имеет привкус Куральд Галайна — садка Тисте Анди. И, — тут она нахмурилась, — чего-то еще, что я уже ощущала. Много раз. Словно буря ярится на далеком юге, возвращаясь снова и снова.
На нее смотрели недоумевающие лица.
Селинд вздохнула. — Видели тучи в далеком море? Можем ли мы остановить их движение? Может ли кто из нас отогнать ветра, дожди и град? Нет. Подобные силы превыше нас, за пределами нашей досягаемости. Они ярятся как захотят, они ведут войны в небесах. Вот что я ощущаю, друзья — нечто посылает волны сквозь эфир, буря поднимается на юге, и поэтому Искупитель ворочается в тревоге.
— Тогда мы для него никто, — сказал купец, горестно прищурившись. — Я отдал всё, все богатства ради еще одного равнодушного бога. Если он не может нас защитить, к чему всё?
Хотелось бы ей знать ответ на такой вопрос. Не в нем ли самая суть жреческого вдохновения? Перемолоть зерна сомнения в приемлемые ответы, пообещать путь к полному спасению… показать блага и выгоды, даруемые мудростью божьей, разогреть тлеющие угольки словно опахалом священного дыхания. — Я чувствую, — сказала она с запинкой, — что вера, дающая точные ответы на любые вопросы, не является истинной верой. Единственное ее предназначение — утешать, успокаивать разум, прекращая тем самым вопрошание. — Она подняла руку вверх, чтобы предупредить возражения, возможные даже среди шестерых серьезных, искренних приверженцев.
— Неужели дело веры — даровать покой, когда со всех сторон процветает неравенство — а оно воистину процветает! Неужели праведник должен слепо проходить мимо, довольный свой моральной чистотой, радуясь душевному миру? О, вы можете протянуть отверженным руку, указать следы свои — и они сойдут с обочин, и число их возрастет, пока за вами не пойдет целая армия. Но будут, всегда будут и те, что отвергнут протянутую руку. Те, что ищут, потому что искания в природе их… они боятся искуса самодовольства, не верят простым ответам. Станут ли они вашими врагами? Разъярится ли ваша армия? Нападет ли на неверных? Сокрушит их и растопчет?
Друзья мои, не это ли описание ужасов, только что пережитых нашей землей? — Ее взор сосредоточился на купце. — Не это ли разрушило Капустан? Не это ли отвергли правители Салтоана, безжалостно изгнав монахов Панниона? Не с этим ли сражался Искупитель?
— Все
— Искупитель должен вернуться, — завил купец. — Он должен защищать нас. Должен объяснить, чем мы не угодили ему.
Селинд обвела взором лица и увидела страх и гнев, боль и растущее отчаяние. Ей не хотелось прогонять их — но что можно сделать? Она не просила, чтобы ее делали жрицей — она даже не вполне понимала, как стала ей. Разве у нее нет собственной боли? Нелегкой истории? Как насчет плоти, которую она недавно вкушала? Это было не кровавое мясо чужаков. Нет, Первенцы Тенескоури, Дети Мертвого Семени были совершенно особенными, да, совершенно необычными — они желали есть сородичей, ибо разве это не доказательство их необычности? Что паломникам до жестокой нужды, пригнавшей ее сюда?!
— Ты должна пойти к нему, — сказал купец. — Мы знаем, где его найти. В Черном Коралле. Я смогу провести, Жрица. Вместе мы потребуем помощи — он был сирдомином, избранным клинком тирана. Он задолжал нам! Задолжал!
— Я пыталась…
— Я помогу тебе, — настаивал купец. — Я докажу ему наше желание исправиться. Воздам Пленнику Ночи подобающие почести.
Остальные закивали; купец приободрился и продолжал: — Мы все поможем. Мы все станем за тебя, Жрица. Когда мы дадим понять, что случилось, когда мы окружим его в проклятой таверне, где он играет с проклятым Тисте Анди — как посмеет он еще раз отвернуться от нас?
«Что за святая простота! Как насчет собственных ран Сирдомина? Поглядите на свое рвение и задайте вопрос: что мне сделать со своим сочувствием, когда я встану перед ним и начну выкрикивать требования? Неужели вам не жаль вашу Жрицу?» — Хорошо же. — Она встала, одернув шерстяной халат. — Веди же, купец, туда, где можно его найти.
Какой-то человек оперся о стойку бара и чихал так яростно, что явно мог потерять зубы; пока длился его приступ, никто за столом не разговаривал. Руки жадно сжимали кружки, келик блестел на губах; глаза тускло сверкали, внимательно следя за игрой.
Спиннок Дюрав ждал, пока Сирдомин сделает ход, придумает неожиданный способ укрепить трещащую оборону — он же всегда припрятывает пару сюрпризов, его тактический гений способен задержать или даже отбросить Дюрава. Не в этом ли самая суть соревнования, его яркая слава?
Припадок чихания наконец окончился. Наверное, слишком много келика. Человек обильно высморкался, а потом сплюнул устрашающе черную мокроту. Спиннок Дюрав давно видит такие темные пятна на стенах, полах, мостовых. Во всем городе. Иноземный келик продается лучше эля и даже вина. Среди пьяниц появились его приверженцы — выпученные глаза, отвислые губы, языки как черные пиявки. Среди Тисте Анди он таких не видит — но это, возможно, лишь вопрос времени.