Даниил Кайгородов
Шрифт:
Через несколько минут на небольшую поляну в сопровождении Ахмеда вышел Данилка. Увидев мать, он стремительно бросился ей навстречу. Федосья с трудом узнала сына.
— Данилушка, сынок, — прижав его голову к груди, женщина плакала, сотрясаясь от тяжелых рыданий. Ахмед стоял, молча опираясь на казаргу. На его красивом, точно выточенном из мрамора, лице промелькнуло страдальческое выражение и тотчас исчезло. Может быть, в этот миг он вспомнил свою мать, которой давно уже не было в живых.
— Мама, как ты не побоялась к нам идти? — уже окрепшим голосом
— Спасибо, Артем привел. Почему домой не пошел? — спросила она, успокаиваясь.
— Боюсь приказчика. Поймают, будут пытать, да и тяте за меня влетит.
— Но и в тайге жить боязно.
— Не-ет, — протянул Данилка, — мне с Ахмедом не страшно, — кивнул он головой в сторону охотника.
— Спасибо и тебе за сыночка, — произнесла с чувством женщина.
Ахмед приложил руку к сердцу. Плохо понимая русскую речь, он по интонации голоса чувствовал, что мать Данилки сказала что-то хорошее.
— Пошли к нашему балагану, — предложил Данилка. — Ты с нами пойдешь или обратно? — обратился он к Артемке.
— Мне пора в казарму, — ответил друг.
— Ладно, тебя проводит Ахмед. Пошли.
Мать с сыном направились к шалашу, охотник с Артемкой — к казарме.
— Мама, скоро крутояр. Держись за мое плечо.
Цепляясь одной рукой за кустарник, второй придерживаясь за плечо сына, Федосья осторожно стала спускаться в ущелье. Вот и шалаш. Данилка подбросил хворосту в костер. Яркое пламя осветило исхудавшее лицо сына и усталую фигуру матери.
Рассказывая о своих злоключениях на руднике, Данилка незаметно склонил голову на колени матери и уснул. Федосья долго сидела у огня, думая о горькой судьбе сына.
Вернулся Ахмед, подойдя к потухшему костру, опустился на корточки.
— Малай якши, — кивнул он головой в сторону спящего Данилки. — Шибко якши, — повторил он.
— Домой я его возьму, — сказала тихо Федосья.
— Латна. Надо помогайт, Ахмед зови. Моя здесь будет. Голова кладем — Данилка выручам.
— Спасибо, — женщина слабо улыбнулась. — Может, обойдется без греха.
ГЛАВА 8
Когда взошло солнце, Федосья с Данилкой были уже далеко от Шуйды. Сторонясь людей и дорог, шли тайгой, приближаясь к лесному кордону, где жил Афоня.
Стоял жаркий полдень. Прячась от палящего солнца, они уселись под густую ель. Развязав узелок, Федосья подала сыну хлеб.
— Поешь, поди, проголодался. А лоб перекрестить надо или нет? — спросила она, видя, что сын, не перекрестившись, энергично взялся за краюху.
— Ты с этим Ахмедом совсем бога забыл. Грешно, — наставительно заметила женщина, — он наш заступник.
— А когда меня Гурьян драл, почему бог не заступился? — сдвинув белесые брови, спросил Данилка.
Федосья всплеснула руками.
— Да где ты этому, варнак, научился? — спросила она сердито.
Данилка,
— Настоящий мухамет стал. Гляди, скоро и мать с отцом признавать не станешь. Смотри у меня, своевольничать не дам, — погрозила она пальцем.
— Я ведь, мама, просто спросил, — заговорил виновато Данилка. — Бога не забываю, да и Ахмед по вечерам молится своему богу.
— То-то, — вздохнула с облегчением женщина.
Данилка пробормотал что-то себе под нос и растянулся на траве.
Отдохнув, они подошли к дому Афони. На стук вышла Серафима и, прикрикнув на метавшегося на цепи пса, открыла калитку.
— Водицы бы испить, — попросила Федосья.
Хозяйка провела их в просторную избу. Данилка присел на край скамьи и стал водить глазами по стенам, на одной из них висело полотно, на нем были вышиты птицы. Одна из них особенно удивила его. Тело птичье, а голова женская.
— Мам, а мам, что это вышито? — подтолкнул он Федосью.
— Это птица гамаюн, — ответила та.
— А что, она баско поет? — не отставал Данилка.
— Кто услышит ее голос, сейчас же засыпает.
— Вот хорошо-то, — протянул Данилка, — если бы она на рудник прилетела, Гурьян бы уснул, а ребята бы отдохнули. — Данилка первый раз за всю дорогу улыбнулся.
— Смышленый у тебя парнишка-то, — добродушно заметила хозяйка.
— Бог умом не обидел, — отозвалась Федосья.
Афони дома не было, и Серафима была рада поговорить с «живым человеком», как она выразилась. Высокая, полногрудая, с темно-карими глазами красавица была одета, как все кержачки, в кофту из тонкого материала и высококлинный сарафан, опоясанный цветным гарусным поясом, длинные кисти которого спускались почти до пят. Лоб Серафимы до самых бровей закрывал платок, заколотый под мягким округлым подбородком дорогой булавкой. Злые языки утверждали, что эту булавку ей подарил Мясников.
Большой крестовой дом Афони был из двух половин. В одной из них — большая горница и уютная светелка. Освещалась она маленьким оконцем, которое выходило на вымощенный камнем двор. Ровным четырехугольником стояли обнесенные высоким частоколом надворные постройки. Массивные, окованные жестью ворота, крепкая калитка с железными засовами. Все это напоминало крепость.
Немолодой Афоня следил за каждым шагом жены. Серафима сначала побаивалась мужа, а затем, как-то заметив на себе пристальный взгляд Мясникова, стала смелее.
Появление Фатимы в ее доме Серафима считала лишь прихотью богача. И только ждала удобного случая избавиться от своей соперницы.
Показывая Федосье новое платье, купленное Афоней в Катаве, Серафима, услышав стук из светелки, повернула голову к закрытой двери и спросила:
— Что тебе, Фатима? У нас там башкирка живет, — ответила она на недоуменный взгляд Федосьи.
Поговорив с хозяйкой, Федосья стала собираться в путь, но Данилки в горнице не было.
«Куда он девался?» — тревожно подумала она и вместе с хозяйкой вышла за ворота. Но сына и там не было.