Дао Дзэ Дун
Шрифт:
Сначала Страхов увидел вспышку, потом услышал легкую дробь хлопков… Но за миг до этого — тело своим природным, глубинным разумом все поняло гораздо быстрее — он дернулся в сторону, с линии огня, поэтому и дуло с дымком и огоньком увидел уже не анфас, а в боковом ракурсе. Одна пуля шаркнула по защищенному предплечью.
В прыжке Страхов развернулся к стрелявшему своей бронированной спиной, упал на бок, скрючился и стал перекатываться вниз по склону, пытаясь вытащить из-за пояса любимый наган товарища Мао. Наконец, удалось!.. Но перед этим дробь ударов больно, будто заклепки вбивали в Страхова, хлестнула вдоль
Силуэт, видный сквозь пыль, повалился, как плоская мишень на стрельбище.
Страхов полежал, как лежал, пока не улеглась пыль.
Смотритель Маяка громоздился выше по склону темной кочкой.
Стараясь ползти бесшумно, Страхов стал пробираться наверх по дуге, а когда оказался над Смотрителем Маяка, осторожно пополз к нему сверху, держа ориентиром и целью его голову.
Смотритель Маяка лежал на спине. Пули кучно пробили ему грудь, как оказалось, не защищенную никакими фирменными бронями. Он был еще жив, хрипло, толчками дышал, с уголка рта стекала образцово смертельная струйка крови.
Страхов со злостью отпихнул ногой от его руки АКМ-300 и с еще большей злостью занялся осмотром пострадавшего.
— Какого черта! — выругался он. — Где анестетик?! Где SOS-активатор?!
— Ничего больше не нужно, молодой человек, — прошептал Смотритель Маяка, щурясь и улыбаясь, как от щекотки. — Программа полностью выполнена. Благодарю вас.
— Какого черта! — прорычал Страхов. — Я зашел сюда, к вам, только чтобы спросить, как мне до дома доехать!
Он поднял повалившуюся вместе с хозяином бутылку и вылил остатки спиртного на пробоины в его груди. Смотритель Маяка поморщился.
— А вы говорите, что не герой, — вязко задвигались его губы. — Героя невозможно остановить. Ничем. Пока он сам не остановится… Что и требовалось доказать… А у всех остальных выход только там.
— Где активатор? — снова спросил Страхов, шаря по одежде Смотрителя Маяка в надежде найти какой-нибудь прицепленный к ней гаджет.
— Не беспокойтесь, я его снял, — улыбнулся умирающий архетипический Мудрец. — Вы оказали мне большую услугу. Вам пора. А я сам дождусь. Все хорошо. Мне не больно.
— За каким дьяволом все это было?! — беспомощно злясь, все еще шарил Страхов.
— Это входило в программу… — все тише отвечал Смотритель Маяка.
— Какую, к черту, программу?! Чью?! Вы что, настоящее убийство на меня хотите повесить?! Это что, «герой» по-вашему?! — Злости прибавилось, потому что Страхов уже знал — ответа не получит.
— Это эвтаназия, молодой человек… а это две большие разницы, — еще вполне внятно и старательно ответил архетипический Мудрец. — И здесь вы — часть моей программы. Теперь все умирают так… понарошку… И уже нет другого способа выбраться отсюда, как только дождаться героя. Я этот мир ненавижу так же, как и вы. Мы с вами одной крови… Если вам больше по душе «режим крестоносца», то вы должны знать, откуда это… Ныне отпускаешь раба твоего… твоего… с миром… Извините, я уже переврал немного… Память уже не та…
Силы и жизнь стали стремительно покидать Смотрителя Маяка, как последние песчинки в воронке часов.
Страхов подхватил его и понес к дверям бункера. Двери открылись. Он вошел, не оглядываясь, пронес Смотрителя Маяка
Остановившись, то есть уже двигаясь пассивно на эскалаторе, он вспомнил, как обожгло шею, и вновь почувствовал жжение. Он осторожно провел по шее рукой и увидел на ней алый мазок с темными крошками запекшейся крови.
«Кто тут хренов герой?!» — спросил он себя с острым желанием разрядить в героя оставшуюся половину барабана, если только его увидит в зеркале.
Это была правильная мысль!
До цели хватило еще одного марш-броска. Больше вынужденных пересадок не было
В Капотненской «заморозке» ни один бежевый аут не обратил на него никакого внимания. Наверно, они замечали только сбои в работе технологических систем в зоне своей ответственности. Кайфа быть виртуальным небоскребом или городской сетью водоотводов было вполне достаточно для заполнения сознания… Страхов успокаивал себя таким выводом.
Добравшись до пространственной цели сложными путями вроде траектории испуганной мухи Страхов сделал пятиминутную передышку. У шведского стола для аутсорсеров он перевел дух, макая свежую тигровую креветку в соус кари.
Система управления темпором была, как понимал Страхов, стандартной: зал, круглый пульт управления в его центре и пара дугообразных «шведских столов».
Страхов вспомнил о четырех пересадках, оценил потраченное на дорогу время — эх, где они, родимые Q&Q? где-то же неподалеку! — и осознал, что плутал по свету, вернее по подземному миру аутсорсеров не так уж долго. Часа два, не больше!
Первую свою идею, что поддерживала его дух всю дорогу, он признал ребяческой. Идея была поднять Лизу, удрать с ней куда-нибудь на край света, скрыться от всех. Раз он герой, значит, его и вправду уже ничто не сможет остановить. Но настоящие древние мифы — все кончаются плохо. «Они жили долго и счастливо и умерли в один день» — поздняя фальшивка, редукция, колыбельная для пугливых детишек. В первоначальной, первой свежести истории про Одиссея, его убивает собственный сын Телемах, который вырос и не признал отца в вернувшемся бродяге. Привет Фрейду и всем его допотопным персонажам! И если уж «дело героя» дошло до повторения пройденного… Нет, этой программе — полный «отбой».
Но было необходимо предупредить Лизу о том, что он отбывает очень надолго. Необходимо поднять ее, все ей объяснить, убедить… Она поймет, простит, всплакнет, и он всплакнет вместе с ней — и это будет новая легенда. Это часть программы «нового героя». По другому не может поступить герой, которого ничем нельзя остановить.
Страхов встал напротив бежевого аута, медитировавшего на глубины темпора, положил руку на пульт — и сразу провалился в Тартар.
Всего его тело вдруг разом — с макушки до пяток — стало очень легким и пористым, как шоколад или пластбетон. Тонкие стенки между неисчислимыми порами-пузырьками были холодными, и внутри каждой было какое-то твердое семечко. Страхов стал, как погремушка. Потрясти — зашумит… И тут он понял, что это за «семечки». И понял, что он — не пористый шоколад с маком, не пластбетонная болванка, и не погремушка, а — колумбарий.