Дар памяти
Шрифт:
Я не поил тебя Сонной одурью…
Это был ты! Ты был в моих комнатах в тот вечер! Ты вскрыл мою защиту. Мне сказал портрет…
Если б на этом можно было остановиться… Но веритассерум уже подчиняет меня, и я, к своему к моему полнейшему позору, оказываюсь к нему еще менее стойким, чем остальные.
Я нашел тебя спящей в классе на парте. Тебе снился Грегори. Я гладил твой лоб. Мне хотелось трогать тебя, – у Минервы расширяются глаза, возможно, меня это обрадовало бы, если бы моей главной эмоцией не было сейчас безразличие обреченного на казнь. Эмоции нахлынут потом.
– Еще хотелось посмотреть, какие ты носишь чулки. Семнадцать лет назад мы с Мальсибером, Уилксом, Трэверсом и
Прекрати! – восклицает совершенно белая Минерва. – Прекрати!
Поздновато спохватилась.
А меня пробивает на смех. Да что там – я просто наслаждаюсь ее видом, когда описываю в красках, что сделаю с ней после того, как повторю подвиг Мальсибера. А она слушает, застыв посреди гостиной, как будто ее шарахнули Петрификусом, а потом удержали чарами подпорки. Хорошо, что еще палочку опустила, а то с нее станется и меня шарахнуть… Но запал кончается, зелье вновь наступает, соображать трудно, перед глазами все расплывается, и лишь следующий вопрос заставляет меня продолжить.
Ты знаешь, кто напоил меня Сонной одурью?
Конечно. Любовник Альбуса.
Минерва снова теряет всю вернувшуюся было к ней собранность.
К-какой любовник?
Тот мерзавец и подонок, на которого он меня заменил. Тот, которого трахает Альбус. Или который трахает Альбуса. Понятия не имею, кто из них сверху.
Северус Снейп, что ты несешь?! У Альбуса не может быть любовника!
Есть, и еще какой! Только бы узнать его стихию. Только бы прервать контракт. Тогда я заставлю его ползать у моих ног, чтобы Альбус наконец понял… понял, что лучше меня никого нет. Чтобы он не смел меня заменять никогда. Чтобы он был только мой… мой… Чтобы только я мог трахать его. Чтобы он потом обнимал меня и говорил, что я его мальчик, сильный, умный и храбрый мальчик. Чтобы он снова сделал меня своим, а не как сегодня. Чтобы я мог принадлежать ему до конца, как в первый раз… как на озере… Чтобы он любил меня… Сказал, что любит.
Проклятая сыворотка! Забыв про все правила поведения, пытаюсь бороться с ней, но в итоге только оказываюсь раздавлен жутчайшей головной болью, и все равно плачу от отчаяния, от того, что Альбус может никогда больше не стать моим. От боли осознания того, что сегодняшнее утро – последнее, что у меня было. И, конечно, говорю об этом ей. И о том, что когда действие веритассерума закончится, я собираюсь стереть ей память, тоже.
Но нашей верившей в Альбуса-бога дурочке не до мыслей о том, что я ей устрою.
Это… это отвратительно. Какая невообразимая мерзость! Он не может, не может быть таким, как… ты… как эти… это немыслимо!
Альбус – та еще шлюха… - горечь от этого не подавит и превосходно сваренный веритассерум.
– Но я хочу, чтобы он был только моей шлюхой...
Не смей, - яростно визжит Минерва, бросаясь ко мне. А она долго держалась… Вот и одно из преимуществ сыворотки - удара я почти не чувствую, лишь легкое прикосновение пальцев к щеке. Но для самой Минервы этого достаточно.
О Боже! – говорит она, отступая. – Боже, я… - Минерва растерянно оглядывается куда-то через правое плечо, и на краю моего сознания всплывает мысль, что в той стороне была арка, ведущая в кабинет.
Переместив меня заклинанием на другую сторону комнаты, Минерва опускается на диван. Проходит, кажется, целая вечность, прежде чем я дожидаюсь следующего вопроса. В новом положении отчего-то трудно поднимать голову, а, может, Минерва просто зафиксировала ее заклинанием - так же, как раньше насильно открывала мне рот. Как бы то ни было, какое-то время я вижу только ее белые руки, сухие
Потом и эта картинка ускользает, и я проваливаюсь в черноту, из которой меня выдергивают резкий Эннервейт и очередное задание.
Зачем любовник Альбуса поил меня Сонной одурью? – голос у Минервы усталый и на этот раз лишенный какой бы то ни было окраски.
На меня снова накатывает равнодушие. Разве есть какой-нибудь смысл бороться? Разве есть хоть в чем-нибудь какой-нибудь смысл? За час я выкладываю ей все. Про дружка Альбуса, Поттера, Забини, Анабеллу, Ричарда, Фелиппе. А потом, без всякого вопроса, снова сворачиваю на Альбуса и в деталях рассказываю про то, как терся об него сегодня утром и кончил, положив голову ему на плечо. И про то, как мечтаю, чтобы он вставил мне три раза подряд. Или даже четыре. И про то, как чувствую себя, когда сажусь на письменный стол в его кабинете, ощущая под собой холодное стекло, и с бьющимся со страшной частотой сердцем развожу ноги, а Альбус смотрит на меня своим затуманенным взглядом.
Минерва ни разу не пытается меня прервать. Даже когда я перевожу тему и методично выдаю ей все, что думаю о ней. Одна из ее рук, кажется, чуть вздрагивает, крепче сжимая палочку. Потом еще плед сползает на пол – вот и все, что происходит за последние полчаса.
Для начала я высказываю ей все детские обиды за то, что она все, что угодно, позволяла делать Поттеру и Блэку. За то, что была согласна с обучением в школе Люпина, который чуть не убил меня, и как заместитель согласна с его пребыванием в школе на посту преподавателя сейчас. Потом говорю, что она ни разу не наказала по справедливости ни одного своего чертового гриффиндорца, и что декан из нее никакой, и она никогда не замечает, что творится у нее под носом. И какого тролля именно я должен спасать ее ненаглядного Поттера, или по ночам отлавливать ее бесконечных-сменяющих-друг-друга версий Уизли, или девиц, которых трахают выпускники всех остальных факультетов? И что преподаватель из нее тоже посредственный, потому что, может, она сама и гений в трансфигурации, но учебный процесс у нее построен отвратительнейшим образом, на повторении механических действий и зубрежке, и на приличном уровне трансфигурацию из ее выпускников понимают лишь единицы. И что если бы стандарты СОВ и ЖАБА по трансфигурации, застрявшие на уровне семнадцатого века, были пересмотрены, ее бы не удержала в Хогвартсе даже ее пресловутая дружба с Альбусом.
Наверное, я бы добавил еще что-то, но внезапное прекращение действия сыворотки приводит меня в себя. Комната мгновенно расширяется, в обстановку возвращаются краски, а бьющий в глаза свет лампы, которая стоит на сдвинутом к камину столике, становится нестерпимым. Зажмуриваюсь и начинаю лихорадочно соображать, что делать, как убедить Минерву не ходить к Альбусу. Однако, фортуна сегодня, кажется, окончательно не на моей стороне.
Внезапно я ощущаю себя свободным, а свет перестает быть столь назойливым. Груды белых лент валяются на роскошном ковре вокруг меня, а Минерва поднимается с дивана и в одно движение оказывается около камина.
– Я должна кое-что проверить, - не глядя на меня, говорит она. И исчезает в зеленом вихре прежде, чем я успеваю крикнуть хоть слово.
Голова кружится, ноги подкашиваются, и путешествовать в таком состоянии по каминам – бред сумасшедшего. Доплетаюсь до дивана и опускаюсь на него, пытаясь перебороть тошноту. Нестерпимо хочется пить, и я оглядываюсь в поисках палочки.
Кашель, неожиданно раздающийся со стороны арки, заставляет меня дернуться. Портрет! Не могу удержать стона, когда понимаю, что у спектакля были еще и другие зрители. Мало мне Альбуса, который вот-вот узнает все, что мне известно, узнает, что я играю против него… Даже если Минерва сама не расскажет, пытаясь просто прощупать почву, никто не помешает ему залезть ей в голову. Но портреты – Мерлин! – портреты – теперь каждый сопляк в школе будет знать, что Альбус меня… Задыхаясь от горечи, я не сразу понимаю, когда вежливый голос перебивает мои мысли.