Дар памяти
Шрифт:
Еще через пару минут он снова обратился к ней.
Что ж, раз вы меня не выгнали, постараюсь объяснить мотивы своих действий.
Объясняйте, - вяло огрызнулась Эухения, но не удержалась и слегка скосила на него взгляд.
Ковальский отвел волосы с лица. Профиль его оказался неожиданно красивым, и это задело ее еще больше. Почему-то вспомнился Хуан Антонио. Красивые мужчины всегда предают…
В прошлый раз вы задали мне вопрос, как я собираюсь Вас лечить.
Я задала?
Вы задали, да. И ради Бога, оставьте эти
У Эухении чуть челюсть не отвалилась. Он назвал ее женщиной! В пятнадцать-то лет! Она, конечно, не слишком любила, когда ей намекали на то, что ее возраст еще слишком юн, но ведь ей и не тридцать же! Или он имел в виду другое? Эухения почувствовала, как краска приливает к лицу.
Ради Бога, - воскликнул Ковальский раздраженно, - вы прекрасно знаете, что я совершенно не то хотел сказать!
Вы знаете, - сказала она. Она чувствовала, что он теперь смотрит на нее, но у нее не было сил встретиться с ним взглядом.
Да, я знаю, - ответил он спокойно. – Неужели вы думаете, что, входя в десятку лучших европейских специалистов по безнадежным случаям, я настолько некомпетентен, что не удосужусь узнать все о вашем состоянии у вашего лечащего врача. Бред какой-то!
Эухения подавила вздох. Это была каторга – общаться с ним. Как долго она действительно сможет вытерпеть?
Может, потому, что вы не производите впечатление специалиста? – ехидно поинтересовалась она.
Может, если кто-то двадцать минут помолчит, то произведу? – в тон ей ответил он.
Давайте, производите! – милостиво разрешила Эухения Виктория. – Если сможете.
Ковальский с досадой махнул рукой. Видимо, этот жест был тем самым, на который реагировал обогреватель, потому что тот подлетел к нему и завис перед самым его носом. У Ковальского аж рот приоткрылся от удивления.
Что это? – спросил он с подозрением.
Маггловская бомба, - мрачно отозвалась Эухения. – Которая прямо сейчас намеревается взорваться, потому что ее вывело из себя ваше гнусное поведение.
Она с удовлетворением отметила, что на лице Ковальского действительно проявился испуг. И он не сразу справился с ним. Потом, сделав вдох, он повернулся к ней и сказал спокойно:
Подозреваю, заносчивая сеньорита, что вы никогда не видели людей, пострадавших от взрыва маггловской бомбы. Я надеюсь на это, - продолжал он тихо. – Потому что это единственное, что могло бы оправдать вашу глупую жестокость.
Внезапно Эухении стало ужасно стыдно.
– Простите, - сказала она. – Это просто обогреватель. Немного сумасшедший. Наверное, волшебник, который делал его, не совсем хорошо умел колдовать. Или не совсем представлял, чего он хотел.
– Отвела перемещающим заклинанием миску от его лица и попросила: - Расскажите.
Ковальский с удивлением посмотрел на нее. А вот теперь Эухения почувствовала себя полной идиоткой. У кого это она вздумала просить прощения?! У человека, который без спроса залез в ее голову и шантажировал ее?! Но с его ответом дурацкие ощущения пропали.
Год назад я был в Америке. В Нью-Йорке есть очень интересное место – Всемирный торговый
На ум Эухении пришел Чарли, слизывающий с перчаток драконью желчь. Окончательно. То самое слово, которое она искала все это время. Неважно, что там было еще что-то. Злость на Чарли и на себя, ужас от всего случившегося, временами - ненависть к каким-то людям, приносящим зло, желание уничтожить самый источник подобного… Но за всем этим – окончательность, которую никогда не поправить. Власть над человеческими судьбами, которая принадлежит кому-то… Бессилие даже самой мощной магии…
Она встряхнулась, решительно прерывая их общую погруженность каждого в свои мысли:
– Вы собирались объяснить мне, как намереваетесь меня лечить… И что это за система, по которой вы работаете?
Да, - рассеянно отозвался Ковальский, переводя взгляд на нее и передвигаясь чуть ближе.
Эухения вздрогнула, ожидая ментального нападения. Ковальский покачал головой.
Вы боитесь меня, - удрученно сказал он. – Это не поможет процессу…
Боюсь?!! Вы вправду думаете, что я могу чего-нибудь бояться?..
Взгляд Ковальского замер на ее лице.
– Вы боитесь, что я причиню вам боль при вторжении в вашу голову и разгадаю ваши мысли. Вы боитесь, что я уйду, и вы останетесь один на один с болезнью. Вы боитесь, что я нанесу урон вашей гордости.
Что ж, вы, как видно, ничего не боитесь, позволяя себе пользоваться чужими слабостями!
Ну что вы, - рассмеялся Ковальский. – У меня тоже есть мои собственные страхи. Каждый, даже самый храбрый человек, чего-нибудь да боится. Это нормально.
Неужели? И чего же, в таком случае, боитесь вы?
В этот момент она вдруг поняла, что совершенно случайно загнала его в ловушку. И что сначала он явно не хотел отвечать. Однако затем почему-то передумал.
Что ж, наше с Вами предприятие требует честности. Я боюсь смерти своего отца.
Чего ни ожидала Эухения, но не этого.
Почему? – вырвалось у нее.
Он усмехнулся.
– Не думал, что такие вещи требуют объяснений. Отец – единственный мой родственник. Моя мать и мой брат умерли в этом году.
О! Я имела в виду, не болен ли ваш отец, если вы так беспокоитесь за него.
Болен ли мой отец? – он посмотрел на нее так, как будто увидел привидение. Казалось, вся его самоуверенность совершенно улетучилась, и он растерялся, как первокурсник перед строгим экзаменатором. Над тонкой губой блеснула капелька пота.