Дар памяти

Miauka77

Все это наполнило ее тихой нежностью, но едва она оказалась одна в своей комнате, как усмешка Вероники Алехандры завладела ее мыслями. Что, если та сговорилась с Мартой? Вроде бы никуда не ходит, кроме как заниматься, но что, если кто-то из учителей подкуплен Мартой или под Империо? Что, если Вероника сама под Империо? Это можно проверить только одним способом.

Мор, - позвала Эухения. – Мор.

Она ожидала его моментального появления, однако прошло полминуты, а его все не было.

Мор, - позвала Эухения еще раз. – Моооооор.

Никакого ответа.

Странно. Он всегда появлялся сразу. Материализовывался из ниоткуда, словно бы ткался из воздуха и так же потом

исчезал, словно развоплощаясь. С другой стороны, поскольку она не приказывала ему ничего особенного, могли же у него быть свои дела? В конце концов, какие-то простые нужды?

Она простояла у открытого окна пять минут, нетерпеливо барабаня по подоконнику, потом позвала еще раз. И снова безрезультатно. Может, он наконец-то воспользовался ее разрешением и просто ушел? Но Мор вроде был не таков, чтобы просто бросить ее, не предупредив.

Скажи хотя бы, что все в порядке, что ты просто решил уйти? – попросила Эухения, но реакции по-прежнему не дождалась.

Что ж, с чего бы ей огорчаться по этому поводу? Она ведь даже не знала, кто такой Мор, каковы его возможности и каков именно был его договор с дядей. Судя по зеленому цвету, он мог быть лепреконом, но в энциклопедии «Нечисть Британии», которую Эухения разыскала в монастырской библиотеке, после того как Мор стал ей служить, говорилось, что само слово «лепрекон» образовалось от словосочетания «левый башмак» и что лепреконы часто чинят свои башмаки. Кроме того, зеленый цвет одежд Мора не был ярким и он носил треуголку вместо шляпы. А еще он очень хорошо говорил по-испански, а лепреконы, наверное, должны говорить по-английски?

В энциклопедии был еще стишок, про то, по набору каких признаков можно узнать лепрекона, и Эухении запала в память строчка «Крови цвет у лепрекона зеленее цвета листьев…» Но у всякой водной нечисти вроде русалов кровь тоже была зеленая. Да и не просить же Мора показать, какого цвета у него кровь? И раз уж он отказывался говорить о себе, значит, были у него на то причины…

Створка окна хлопнула, и Эухения обернулась. Нет, всего лишь порыв ветра.

Она спустилась вниз, чувствуя потребность побыть с кем-то. Но ни в библиотеке, ни в кухне никого не оказалось. Кабинет матери был заперт, и мастерская пустовала по-прежнему. Даже Мария Луиса словно испарилась. Огромный дом вымер. Такое случалось нечасто.

Эухения потянулась за пиалой с порохом и в волнении просыпала половину на ковер. Потом, когда наконец ей удалось собрать все – руками, заклинание вылетело из головы, переместилась в дом дедушки. Она собиралась идти в сторону комнат, но дверь лаборатории, против обыкновения, оказалась открытой. Эухенио сидел на диване, положив на колени подушку, вышитую для нее, Эухении, баронессой, и читал, судя по обложке, только вышедший «Вестник зельеварения». По красным глазам видно было, что он не выспался, а еще - что сильно похудел даже с пасхального обеда: его любимая майка с осклабившимися черепами, в прошлом году сидевшая на нем впритык, теперь болталась колом. Нитяные браслеты, которые он не снимал с марта, некогда разноцветные, желто-зеленые и красно-синие теперь были одинакового черного цвета с россыпью желтых пятен. Сколько же зелий он сварил за последнее время?

Эухения ожидала, что брат встанет и захлопнет дверь, но тот внимательно посмотрел на нее и неожиданно кивнул на «Вестник»:

Гаццони изобрел плесневую основу для зелий. Рецепт он не дает, и купить ее можно только у него. Но это, пишет, «ответ на все вопросы о неизлечимых болезнях, потому что разумная плесень сама направляет лекарство в нужные точки». Это все туфта, чтобы по скорой сгрести

денег, или?..

Хм. – Она аккуратно присела в кресло. – А ты что думаешь?

А как такие зелья принимать? Они же почти твердые, все равно как запихивать в горло мазь. Запивать их, он пишет, нельзя, вода ослабляет свойства. Тогда как их варить-то вообще? Но этот умник - член Европейской гильдии, между прочим.

Эээ, - сказала Эухения и прыснула. – Ну так надо ему ответить что-нибудь тоже умное. Напишем?

Они оба расхохотались.

Мир? – спросила Эухения, робко выставив мизинец.

Эухенио отвел назад мешающие волосы и тоже протянул мизинец:

Мир.

«Пабло Вильярдо, 1994 год».

Они даже не написали полностью его имя и фамилию, подумала баронесса, зябко передергивая плечами. Даже не «Пабло Эстефано», что уж говорить об оставшихся пяти именах, которые, наверное, не помнил теперь никто, кроме нее. И уж тем более не «Вильярдо де Толедо», наверное, эта маггла сочла неудобным рассказывать своему окружению, что ее муж мог вполне унаследовать герцогский титул. Впрочем, знала ли эта маггла, кем он был вообще?

Мария Инесса тогда так и не выяснила, что произошло между Пабло Эстефано и отцом. Все шло гладко, никакого недопонимания – сам Пабло Эстефано был таким, что с ним всегда все шло гладко. Он только-только выпустился из Шармбаттона, Мария Инесса помогла ему перебраться домой, и вдруг, стоило ей оставить их с отцом одних на три дня (долгожданная практика с одним из профессоров Сорбонны), как Пабло Эстефано уже торжественно сломал свою палочку прямо перед лицом дона Риккардо и переселился в маггловскую гостиницу, чтобы дождаться возвращения сестры и с ней попрощаться.

«Нет, дорогая Мария Инесса, при всей моей любви к тебе, я не стану жертвовать своей жизнью, чтобы остаться в мире магов».

И где он тогда только, восемнадцати еще не было, успел эту магглу подцепить? Да еще влюбиться так вот, чтобы раз и навсегда.

А теперь – только серая табличка, чуть вдавленная в нишу, и три уже увядших цветка. Тюльпаны.

Это несправедливо. Несправедливо, что маги живут по сотне лет, а все ее братья умерли так рано. С другой стороны, хорошо, что так рано умерла Лусия Инесса. Хоть и грех так говорить, но вот уж точно, от ее существования никому не было ни любви, ни радости.

На лоб баронессе упала тяжелая капля, за ней еще одна. Мария Инесса только отвела промокшую прядь ото лба, продолжая смотреть на табличку.

В тот год в горах было снежно, и они развлекались как могли. Маггловские виды спорта из них никто не освоил, но они просто валялись в снегу, лепили снеговиков. Алисия, и няня, и экономка в одном лице, присматривала за ними, как могла. И все-таки Мария Инесса умудрилась (вместе с лавиной) оказаться на самом краю ущелья. Хорошо запомнилось, как Алисия в испуге призвала ее, двенадцатилетнюю девицу, простым Акцио. Пабло Эстефано в тот день впервые сам сварил глинтвейн и весь вечер просидел у ее ног. Она помнила его огромные испуганные, потемневшие глаза, из-за этого взгляда он казался похожим на большую нахохлившуюся сову, но ей было вовсе не смешно, а очень страшно. А Фелиппе, которого она так любила, только сказал, что они «опять устроили девчачьи глупости», и ушел к себе. Ей было плохо, и он ее оставил. Как оставлял много раз потом, и все же она не могла прекратить любить его. Как и сейчас. Почему так бывает – кто-то причиняет тебе ужасную боль раз за разом, а ты не можешь не думать о нем, забыть, не ждать ничего от него, не ждать, что однажды он вдруг появится, воскреснет и скажет: «Я никогда не переставал тебя любить…»