Дар памяти

Miauka77

Почему ладно? – не понимаю я.

Потому что если ты это делал часто, и твой характер не испортился…

Не испортился? Мерлин. Меня ненавидит каждый ребенок в этой чертовой школе.

А до употребления темных ингредиентов и пыточных ты был душкой?

Не знаю, из-за чего меня бросает в хохот. Может, из-за этой его улыбки.

Мы придвигаемся друг к другу.

Люблю тебя, - шепчет Ромулу между жаркими, рваными поцелуями и опять тянет руки к моему ремню. – Люблю.

На этот раз он тащит меня в замок. Тяжелые двери поддаются неохотно, внутри грязно, пахнет пометом и пылью, когда мы проходим через анфиладу темных залов и поднимаемся по лестнице на второй этаж, на нас из-под арки входа вылетает целое семейство

летучих мышей. Зал, в который меня приводит Ромулу в конце концов, размером с Трофейный, и, похоже, предназначен для ритуалов. На окнах – некогда тяжелые и темные, а сейчас из-за ветхости напоминающие кружево шторы, в них возятся докси. По углам разбросан какой-то хлам, и я не удивился бы, обнаружив в нем человеческие останки. Но хотя бы воздух здесь чище – за счет сквозняка. Посредине зала торчит подобие каменного алтаря. С потолка свисают светильники из черепов – такие, в которые добавляют жир принесенных в жертву животных и людей. Истертые каменные плиты тут и там испещрены незнакомыми знаками. А при нашем приближении перед алтарем загорается красным зловещим светом целая полоса древних рун.

К алтарю? Какого мы вообще сюда?..

Ну конечно!

Ненасытное чудовище, - говорю я, когда Ромулу стаскивает свитер через голову. – Ты вообще хоть понимаешь, насколько в таких местах рискованно…

Я – хозяин замка, - отвечает он оскорбленно. – И мне перевели все надписи здесь.

Перевели ему, - фыркаю я.

Мне и правда не по себе. Мало ли какая магия здесь могла остаться? Навожу палочку на шторы, собираясь хотя бы раздвинуть их, но вспоминаю, что докси, которые с них посыплются, мне вывести нечем. Значит, это кончится тем, что твари просто понесутся на нас, и тогда нам мало не покажется. Ограничиваюсь тем, что отметаю всю гадость на пару ярдов подальше от алтаря – чтобы хоть было куда сложить одежду.

Мальчишка уже разделся совсем, лежит, раскинув руки и ноги, словно жертвенный агнец. Алтарь большой, хватило бы и на пятерых, и Ромулу теряется в этой темноте, кажется намного более худым, чем он есть, и еще очень хрупким. Сажусь рядом и, медленно наклоняясь, трогаю губами так же медленно сначала лоб, потом губы. Мне хочется укрыть его и прижать к себе, и совершенно не хочется ничего иного.

Он берет мою руку и ведет ею по животу и дальше, избегая уже влажного члена, кладет мои пальцы на яички, глажу их, приятно цепляясь пальцами за волоски, и перебираю. И там он тоже весь хрупкий, нежный, страшно прикасаться к нему.

Знаешь, - прикрыв глаза, говорит он, - этот зал существует с начала постройки замка. И здесь давали все обеты, и здесь первый раз любили друг друга после брачной клятвы.

Он вдруг резко переносит мою руку на грудь, я чувствую, как частит его сердце.

Ты хочешь?..
– Он на секунду останавливается, и я вздрагиваю – мне кажется, он хотел спросить «Ты хочешь, чтобы мы принесли брачные клятвы?»

И я целую, чтобы перебить, пока не стало слишком поздно. Веду его рукой вниз, обхватываю его член. Наклоняюсь к налитой головке и втягиваю ее в рот. Ромулу издает полувздох-полустон, вцепляется пальцами мне в волосы, зачем-то больно тянет их вниз, и я сначала терплю, но потом все-таки решаю – какого черта? Ложусь рядом, и обнимаю его, просовывая руку ему под спину. Не буду делать то, что не хочу. Не буду. Я не с Альбусом, в конце концов.

Глажу легонько его яички, ласкаю член, он доходит быстро, вытягивается с громким стоном и выплескивает мне на брюки жалкие струйки спермы. Потом зарывается в мой свитер лицом:

Ты не стал…

А я и сам не знаю, почему. Я все-таки немного возбужден, и мне нравилось доставлять ему удовольствие. Но… ненавижу попытки мной манипулировать, пусть даже это он. Пусть, в конце концов, начинает замечать, что я не его пушистая комнатная собачка.

Я что-то сделал

не так, Северус? Я слишком многого хочу, да? Я просто… просто мне казалось, что ты тоже… что это все не на пять минут. Я ошибся? Скажи.

Он… смотрит так открыто, так отчаянно вглядывается в меня, так уязвим сейчас, что у меня перехватывает дыхание. Я глупец, капризничающая первоклашка. Может быть, с кем-то другим, но не с ним, с ним так, сейчас, здесь – нельзя.

Нет, нет, - сгребаю в охапку, целую куда-то над ухом, вжимаюсь всем телом. – Это просто…

Он отодвигается, несмело улыбаясь:

Просто я замотал тебя?

Целую его по отдельности в каждый глаз, потом подставляю шею его языку, в то время как его пальцы расстегивают мои брюки. В конце концов, что у меня останется, когда его не будет? Кроме этого, что еще?

Я вхожу в него медленно, не попадая ни с первого раза, ни со второго раза и, может быть, даже не желая попадать – он меня подгоняет своим нетерпением, а мне кажется, что он весь уже истерзан мной там, и с его полуоткрытых губ срывается мучительный стон, заставляя меня замирать в испуге. Но когда все-таки получается протиснуться – и, боже, он опять такой узкий, как будто и не было между нами ничего - он вцепляется в рукав моего свитера, подтягивая к себе, он отталкивается от этого чертова камня, подаваясь навстречу, а потом пытается скрестить ноги за моей спиной, чтобы я уж точно никуда не делся, и в этот момент все мои попытки спорить кажутся такими несущественными, несерьезными. Потому что серьезным что-то может быть в маленьком мире. А мир, в котором я оказываюсь, огромен. И в этом мире никого больше не существует, только я и он. Не существует (и это ужасно кощунственная мысль) ни Поттера, ни Альбуса, ни даже воспоминаний о Лили. Не существует моей виновности, всего моего прошлого. Не существует школы с безмозглыми учениками, не существует Тупика прядильщика, ничего, что я не люблю. И следом простая мысль приходит в голову: рядом с Ромулу выживает только любовь.

И это каким-то непостижимым образом значит – да. Я могу и умею любить. Я тоже.

Наверное, еще много всякой чуши можно придумать, но Ромулу вдруг делает движение навстречу такое сильное, что у меня будто шаровая молния разрывается во всем теле, в паху, а затем, мгновенно поднимаясь вверх, и в голове.

Давай уже, - сердито говорит он. И коротко, пронзительно ахает, когда я действительно «даю».

Кончаем мы оба на боку, лежа на алтаре, он попросил, а мне все равно – только бы быть внутри него. Впрочем, нет, когда я так вот, сзади, я словно бы получаю еще больше его – это соприкосновение спиной, он в моей полной власти, и он доверяет мне.

Я довожу его рукой, и он всхлипывает. Потом прижимается еще тесней и смеется:

Твой свитер ужасно колется.

И ты решил сказать об этом только сейчас?

Я не очень-то соображал, знаешь. Ты еще не заметил, что я в твоем присутствии вообще-то теряю голову?

Главное, чтобы не то, что ниже.

Хохочет.

Дотягиваюсь до палочки и трансфигурирую ткань. Это не очень удается, чувствую, как свитер трещит по швам, теперь надо стаскивать и смотреть, какие беды с ним приключились, но ткань все же стала мягче.

Ромулу тоже оценил – трется об нее спиной. Потом говорит жалобно:

Я замерз, между прочим.

Это была твоя идея, между прочим, трахаться в каких-то особо извращенных местах. Хорошо, что не посреди публичного выступления в Гайд-парке.

О, в Гайд-парке, - в его голосе явное оживление. – Тем более, опыт парков у нас уже есть.

Ну нет уж, - отлипаю от него, набрасываю на себя очищающие и одеваюсь. Когда я завязываю шнурки на ботинках, он все еще лежит на алтаре, не делая никаких попыток подняться. Не знаю, какие докси меня кусают – подхватываю его под спину и коленки и выношу из зала.