Дар памяти
Шрифт:
А там? – спрашиваю я аккуратно, добравшись до своих комнат и называя пароль Pinus Paniculatis (сосна метельчатая, входит в состав зелий бодрости и антипохмельных).
«Там» - это значит, на «той» стороне, в гостиной львятника, в крыле, где живет оборотень, и вообще везде, где шатаются эти оболтусы-гриффиндорцы. Барон залетает за мной в гостиную, склоняя голову. Он молчалив, и предпочитает разговаривать в приватной обстановке, как и я. Пока я грею себе на маленькой жаровне какао, Барон в нескольких словах обрисовывает картину жизни замка. Уизли опять придумали какую-то гадость, в результате чего коридоры в башне залиты розовыми соплями. Сжимая ладонями чашку, коротко киваю: если опробовали у себя, значит, скоро следует ждать их в подземельях. В
Хочется не какао, шоколада, такого же густого, какой мы с Ромулу пили в Мариотте, чувствовать насыщенный вкус, согреться каждой клеточкой тела изнутри. Но шоколад слишком бодрит, а я и так варил зелья почти всю ночь. Отвлекаюсь на воспоминания, и не слышу слова Барона, выхватывая лишь фразу: «Возможно, вам будет интересно узнать, что тот человек снова был у директора».
Я застываю. Усталость как рукой сняло. Сердце, раздувшееся во всю грудную клетку, подпрыгивает в ней словно жаба, застрявшая в колоде. Но Барон не смеется, только окидывает меня оценивающим взглядом. Он умеет, когда захочет, и громыхать цепями, и леденяще хохотать, и язвить не хуже меня самого, но мне это демонстрируется редко, только если он в очень сильном ненастроении.
Я киваю молча: что еще тут можно сказать. Хотя нет, можно:
Что вы знаете о нем, сэр Уильям?
Лишь то, что он никогда не прибывает через камин и всегда одет в темно-коричневый плащ с капюшоном. Он высокого роста, почти как вы или чуть ниже.
С трудом выталкиваю из себя слова для следующей фразы:
Как долго он был?
От ужина и до полуночи, – Барон отплывает к двери, ожидая, пока я отопру ее заклятьем. – Я сообщу вам все, что смогу выяснить.
Спасибо, - тихо говорю я.
Прежде чем вылететь в дверной проем, он вскидывает голову и выпрямляет спину, принимая тот бешеный вид, который пугает не только студентов, но и все другие привидения в замке. И оборачиваясь, говорит: «Они держались за руки, профессор».
«Держались за руки». Оставшись один, я падаю в кресло. Чашка с недопитым какао по моей рассеянности остается в воздухе, я даже не замечаю, что вызвал стихийную магию и трачу ее на поддержание никому не нужного левитационного заклятья.
Не просто держались за руки - они делали это где-то, где их могли видеть призраки. Не в кабинете. Для Альбуса это крайняя, немыслимая степень привязанности – демонстрировать отношения при посторонних. Держались за руки. Со мной такого никогда… Мерлин Великий, какая пропасть между мной и этим!..
Несколько минут я тупо обвожу глазами свою гостиную. Четыре книжных шкафа (в одном из них на самом видном месте книги про чистокровные семейства и прочая дребедень, прямо-таки вопящая о моей лояльности собственному факультету) вдоль стен, двухместный диван темно-зеленой кожи (когда-нибудь, если буду свободен, не оставлю себе ни одной вещи этого оттенка), маленький столик и два зеленых же кресла. На каминной полке стоят часы и колдография озера Лох-Шил: Альбус прятал меня как-то в этой местности в перерывах между разбирательствами, когда аврорат нашел очередные «неопровержимые» доказательства моей виновности. Посередине гостиной - большой стол с инкрустированной крышкой, со стопками книг и журналов. В конце ноября мы занимались любовью прямо здесь, и Альбус сидел на этом антикварном великолепии (журналы я все-таки сбросил на пол) голой задницей, а я вжимался в него всем телом перед тем, как опуститься на колени и взять в рот его сочащийся влагой великолепный член.
Конечно, наедине он иногда брал меня за руку. В кабинете, после того, как затыкал портреты, или в гостиной, прежде чем увести в спальню и усадить на огромную
В первый раз Альбус взял меня за руку в тот самый день, когда все, наконец, между нами произошло. Днем он будто случайно оказался впереди меня в пустом коридоре во время «окна» между парами, на секунду притормозил и спросил в самое ухо:
Северус, у тебя нет отработок сегодня?
Тон был нейтрален, но меня мгновенно охватил жар. Я знал, о чем он поведет разговор. Пока что Альбус дарил мне лишь оральные ласки, но я чувствовал, что момент, когда мы перешагнем границу, близок.
До восьми, директор, - сказал я, опустив глаза и едва дыша. Мои щеки полыхнули, и я поблагодарил Мерлина, что в тот момент по всей школе шли уроки.
В таком случае, после восьми я приглашаю тебя на свидание в мои комнаты, - шепнул Альбус, на секунду перехватил мое запястье, взметнул своими одеяниями, ускорил шаг и исчез за поворотом. От его откровенности у меня встало мгновенно, и мне стоило больших трудов не бежать, а всего лишь идти до своего кабинета. Бросив на дверь заглушающее и запирающее, я вытащил ноющий член из брюк, сделал одно движение вверх-вниз и кончил. Надо было всерьез задуматься о том, чтобы что-то делать с запоздалым гормональным взрывом, но, увы, все зелья, приглушающие потенцию, притупляли также внимание и концентрацию. Я надеялся лишь на то, что со временем, когда сексуальная практика станет регулярной, ощущения перестанут быть такими острыми.
В тот вечер я был злее обычного, и криворукие хаффлпаффцы, получившие отработку за взрыв котла, жались друг к другу от страха, всего лишь нарезая ингредиенты для перечного зелья. Я старался не думать о том, что мне предстояло через пару часов, но мысли метались, как загнанные фестралы. Все мое тело как безумное требовало того, чтобы Альбус прикасался к нему. А разум - словно раздвоился. Одна его часть ликовала от мысли о том, что это будет он, самый могущественный волшебник Вселенной, настаивала, какая это честь для меня. Другая – большая часть - приводила самые отвратительные картины подчинения одного волшебника другому, весь мой опыт в роли Пожирателя. Я напоминал себе, что это – то, что не восстанавливается, даже если я потом попрошу запустить в меня Обливиэйтом. И что, кому бы я ни отдавал себя, потеря может быть значительнее приобретения. Даже если это Альбус, о ласковом взгляде которого (без всякого сексуального подтекста) я мечтал все те годы, пока учился в школе.
К восьми часам сомнения проели мне мозг настолько, что, закрывая кабинет за студентами, я обозвал себя трусом только для того, чтобы заставить себя пойти наверх. Более того, если я не пойду, возможно, меня сочтет трусом Альбус. Перед тем, как зачерпнуть летучего пороха, я долго стоял перед камином, закрыв глаза и словно ощупывая одновременно и телом и разумом ту точку невозврата, которая поменяет меня. В конце концов, я пришел к выводу, что для того, чтобы двигаться дальше, необходимо что-то оставлять в прошлом. Какой смысл стоять на месте? Худшее в моей жизни уже свершилось – тот момент, когда я понял, что Лорд задумал убить Лили. Даже не тот, в который я узнал о ее смерти. Потому что, когда она умерла, закончилась более чем годовая агония ежедневных метаний между отчаянием и надеждой.
Альбус, надо отдать ему должное, понял мое состояние с первых секунд, как только я вступил в его гостиную. После путешествия по каминной сети меня слегка подташнивало. Окинув меня оценивающим взглядом, Альбус покачал головой, потом взял за руку и подвел к изысканно сервированному столу, накрытому на две персоны. Видимо, он также пропустил ужин, как и я. Я молчал, позволив Альбусу ухаживать за мной, и безропотно взял бокал вина.
За нас, - улыбаясь, сказал Альбус. У него всегда была слабость к ритуалам.