Дар памяти
Шрифт:
По случаю воскресенья повсюду полно учеников, и я поднимаюсь на третий этаж и иду в тот коридор, где когда-то был вход к философскому камню. В полутемном пустынном коридоре, пахнущем сыростью и крысами, я сползаю по стенке. Боль в груди адская, а перед глазами пляшут черные точки вперемешку с огненными кругами.
Сэр, сэр, что с вами?!
Только этого не хватало! Перепуганный девчоночий визг заполняет коридор. Отлично. Сейчас сюда сбегутся все ученики, чтобы насладиться зрелищем упавшего в обморок «сальноволосого ублюдка».
Заткнитесь! –
Треугольный зеленый, - выхрипываю я. – Потом синий квадратный.
Запах пустырника бьет в нос. Прохладная приторная жидкость вливается мне в горло. Дышу. Вижу. Прислушиваясь к себе, наблюдаю, как исчезает боль.
Синий, с укрепляющим, из руки застывшей девчонки Брокльхерст я уже в состоянии взять сам. За поворотом раздается топот. Я встаю. Чуть не сбивая нас с ног, из-за поворота вылетает растрепанный хаффлпаффец Макмиллан и замирает с открытым ртом.
Я приподнимаю бровь, вопросительно глядя на него. Он, сглатывая, в испуге делает шаг назад, потом решительно возвращается на исходную позицию. Не иначе как решил, что я играю здесь в педофила. О Мерлин мой!
Все уже в порядке, Эрни, - громко говорит Брокльхерст, откидывая назад густые каштановые пряди. – Я подвернула ногу и закричала, а профессор помог мне встать. Ты поможешь мне дойти до больничного крыла? Хочу, чтобы мадам Помфри меня посмотрела. Я уже не в первый раз ее подворачиваю на этой неделе. – И оборачивается ко мне. – Спасибо, профессор!
Спасибо, сэр! – мгновенно меняя гнев на милость, голосом, полным искренней благодарности, говорит Макмиллан. Хаффлпаффец деловито подхватывает подругу под локоть, и они уходят, а я опять сползаю по стене и хохочу, закрывая рот рукой. Потом вытаскиваю палочку и бросаю: «Пять баллов Рэйвенкло». Потом добавляю еще пять, понимая, что если бы на месте этой девчонки с ее непонятным благородством оказался любой другой ученик, я бы не отделался так легко, и назавтра уже вся школа бы знала о бесславном падении декана Слизерина.
Кровавый Барон уже испарился. Надо же, «сэр Северус»! Так он меня еще не называл. Должно быть, думает, что это хорошая шутка. И все же он меня выручил. Надо найти и поблагодарить.
Пять минут я выжидаю, чтобы выпить зелье, восстанавливающее после темных проклятий. Следующие несколько дней придется пополнять запасы. На губах все еще чувствуется неприятно-сладковатый привкус дерунчика, когда из стены прямо передо мной, громыхая цепями и жутко завывая, появляется Кровавый Барон собственной персоной.
Профессор!
Что случилось, сэр Уильям?!
Директор, - говорит он, не добавляя больше ни слова.
Я с силой сжимаю палочку:
– Ведите!
Слава Мерлину, нужно спуститься лишь на один этаж. Альбус сидит на полу у входа в свой кабинет, и, кажется, не видит ничего. Бархатная малиновая мантия стелется по всему коридору. Наклоняюсь над ним. Лоб горячий. В глазах – слезы. Где-то я это уже видел.
– Не могу больше, - говорит он, глядя в пространство невидящими глазами.
И в следующие секунды я вдруг
Я помогаю ему подняться и, поддерживая под руки, подвожу к горгулье.
Пирог с голубикой, - говорит Кровавый Барон.
Спасибо, сэр Уильям.
Не за что, профессор, - он исчезает с привычным лязгом, взметнув полами призрачного камзола.
В спальне, в которой я не был почти два месяца, я раздвигаю полог и укладываю Альбуса на постель. Он что-то бормочет, и мне с трудом удается разобрать лишь одно слово «ненавижу». Даже не буду думать, что это обо мне. Я сижу в кресле напротив и терпеливо жду момента, когда его взор прояснится. Яд камнежорки, входящий в состав антидота, при нарушении определенных условий не выходит из организма сам по себе. Например, если веритассерум принимается с алкоголем. Оставаясь в организме, яд реагирует со всеми поступающими веществами, что, видимо, и произошло с Альбусом, который не знал об этом его свойстве. Боюсь даже думать, что там теперь с его печенью. Конечно, можно пойти варить средство, выводящее яд из организма, прямо сейчас, тем более основа для него готова, но чем больше я буду знать, тем эффективнее оно будет.
Альбус дышит тяжело, в резких всполохах лампы его волосы четко выделяются на малиновой подушке. На лбу блестят капли пота.
Я не мог удержаться. Он был так похож, - шепчет он, отворачиваясь от меня. – Так похож. Я знаю, что не стоило, но он был так мил.
Я аккуратно поворачиваю его обратно, чтобы видеть глаза. Меня трясет. От дикой злости: на Альбуса за все его махинации, комбинации и загадки, и на себя, за то, что я не могу ничего понять и позволяю ему вертеть собою. От страха: потому что, если яд прочно укоренился в организме, если я не смогу его выгнать оттуда, это, при всей силе Альбуса - пять-шесть лет, существования, не жизни. Бесконечные поддерживающие зелья и слабость, которая в конце концов лишит его способности передвигаться.
Наконец, его взгляд становится осмысленным и фокусируется на мне.
Альбус, сколько дней назад вы принимали антидот к веритассеруму? Сколько дней назад и как веритассерум? Кто вам его варил? – спрашиваю я как можно холоднее, стараясь привести в чувство и его, и себя.
Северус? – он, кажется, удивлен. Черт побери, он еще и удивляется!
У вас отравление антидотом, - рычу я. – И молитесь всем своим богам, чтобы ваша печень еще была жива. Сколько дней?!
Он хмурится, соображая:
– Четыре.
Четыре. Я вспоминаю, в каком состоянии он был в пятницу, на второй день. Значит, еще есть надежда.
Веритассерум. Вино. Коньяк.
Коньяк. Я ахаю. Хуже не придумаешь. Яд камнежорки плюс дубильные вещества.
Северус, что я сделал не так? – говорит он, присаживаясь на кровати. – Разве коньяк не используют при отравлениях?
Альбус, может быть, вы великий волшебник, но не зельевар. Где вы взяли этот долбаный рецепт?!
Это твой рецепт. Мы по нему варили антидот, когда ты жил в доме на озере.