Дар юной княжны
Шрифт:
Хрупкий цыпленок, вывалившийся из скорлупы, не смог, подобно другим цыплятам, вновь забраться под материнское крыло. Прячась среди высокой травы и перебиваясь, чем бог послал, хоронясь от чужих равнодушных сапог и не всегда умея уберечься от пинков, цыпленок вырос во вполне боеспособного петуха. Тут Ольга засмеялась про себя и поправилась: будем считать так — в бойцовскую курицу.
— Мне кажется странно знакомым ваше лицо, — вывел её из задумчивости голос Яна Поплавского.
Марго насмешливо фыркнула и отвернула голову.
— Всех нас господь создал по своему образу и
Катерина с тревогой посмотрела на него: в голосе её коханого звучали непривычные нотки обречённости.
— Куда же они нас везут? — тщетно вопрошал он, и его вопросы без ответа звучали тягостно для пленников.
Со дна кибитки, куда Герасима бросили спеленутого, точно младенца, ему был виден только кусок вечереющего неба. Колеса повозки, прежде дробно стучавшие по дороге, сейчас шуршали по чему-то мягкому, проседавшему под тяжестью кибитки и почавкивающему.
— У болото заихалы, — пояснила ему полулежащая Катерина: она видела побольше.
— Камыши, — подтвердил сумевший приподняться Алька.
— Камыши? — удивленно повторил Герасим. — Значит, мне не показалось, что шумит море?
Он глядел в потолок кибитки, стараясь не смотреть на свою возлюбленную, от которой все не мог оторвать взгляда высокий нахальный брюнет. Он ехал верхом и все время заглядывал в повозку, буквально поедая её глазами. Катерина, обороняясь, сильно укусила его за руку, а он ударом разбил ей губу и разорвал почти до пояса вышитую сорочку. Теперь из-под одежды посторонним открывалась её красивая упругая грудь, а из-за связанных рук молодая женщина не могла даже прикрыть её от жадных мужских глаз.
Дорога между тем стала совсем узкой, так что брюнет из их поля зрения исчез. Видимо, ему приходилось ехать сзади. Катерина же время от времени только слизывала сочащуюся из разбитой губы кровь.
— Держись, Катюша! — Ольга заметила муку в глазах Герасима и смущение подруги, которая чувствовала себя без вины виноватой. Княжна перекатилась поближе к Катерине, подтянулась, как могла, и спиной заслонила разорванную сорочку. Когда в очередной раз нахальный брюнет просунул голову в кибитку, чтобы полюбоваться понравившейся картиной, его ждало разочарование. В довершение ко всему Ольга показала ему язык, а Алька издевательски расхохотался. Брюнет было замахнулся на насмешников нагайкой, но передумал и убрался прочь. Видимо, решил, что свое он ещё возьмет.
— Выходит, мы до моря все-таки добрались, — пошутила Ольга, которую стало тяготить повисшее в кибитке молчание.
— Заодно и нас подвезли, — подхватила шутку Марго, тоже не любившая кукситься, — а так бы мы топали и топали!
— Топали, — прыснул Алька, — они бы топали, а так — едут.
Остальные пленники засмеялись, а угрюмый разбойник, правивший Карой, недоуменно оглянулся. Чему они смеются? Плакать надо. Даже он, второй год промышлявший контрабандой вместе с Черным Пашой, не мог заранее сказать, чего ожидать от этого выродка!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Черный Паша — бывший севастопольский рыбак Дмитро Гапоненко — получил первую часть своей клички из-за пристрастия к черному цвету в своих нарядах.
Пашой его прозвали за дружбу с турецкими торговцами живым товаром, чьи заказы он и выполнял.
Раз в неделю парусная фелюга, по виду вполне мирная, рыбачья, доставляла в Стамбул невольников из России. Рабы в двадцатом веке? Цивилизованным людям это казалось невероятным, и потому они напрочь отметали слухи, ходившие о Черном Паше. Соглашаясь с тем, что он контрабандист, пограничники смотрели на его рейсы сквозь пальцы: Паша не был жадным, и всегда мог подкинуть господину офицеру "детишкам на молочишко". Какой от него мог быть вред? Что он мог этакое погрузить на свою допотопную лодку? И фелюга утюжила море туда-сюда. Две-три красотки для гарема или публичного дома, столько же молодых, крепких парней для всевозможных утех богачам.
На фелюгу много не погрузишь, а Черный Паша к этому и не стремился. Товар у него всегда был первоклассный, потому и выручка — другим на зависть. Обратно он вез в Россию оружие, которое нарасхват раскупали у него все воюющие стороны.
— Ты за кого? — частенько спрашивали контрабандиста покупатели.
— Сегодня — за вас, — сверкал золотой фиксой Черный Паша, — раз вам оружие продаю, а завтра — уж за кого бог пошлет!
И оскаливал зубы хищный зверь человечьей породы, и вздрагивали спрашивающие, когда вперивал он в них небольшие глубоко посаженные глаза, горевшие желтым огнем.
Как-то цыганка нагадала, что в сорок лет Черный Паша умрет от пули.
— Не иначе, в спину, — хмыкнул тот. Знал, что, в глаза ему глядя, никто на такое не решится.
Семьи Черный Паша не имел. По части женского пола был непостоянен, к своим зазнобам быстро остывал и зачастую после одной из ночей отправлял их туда же, куда и остальные жертвы, — в Стамбул, чтобы больше никогда о них не вспоминать. Та же самая цыганка нагадала ему великую любовь, во что Черный Паша, как и его подельники, не очень-то верил. Какая любовь у зверя?
Когда его спрашивали, почему он живет в азовских плавнях, а не на Черном море, откуда до Стамбула рукой подать, да и товар сподручнее при себе держать, Черный Паша неизменно отвечал: "Подальше положишь, поближе возьмешь!" На Черном море много крепких да сноровистых ребят околачивается, там за свой хлеб с каждым из них биться придется, силы напрасно тратить. Зато здесь, на Азове, он — полновластный хозяин.
Да и где на Черном море спрячешься! Уходить в пещеры? Черный Паша никому не признавался, но ещё в юности, плавая на судне кочегаром, он получил контузию. На пароходе взорвался котел, и их с мотористом двое суток не могли вытащить из полузатопленного машинного отделения. С той поры Черный Паша боялся закрытых, тесных помещений, а уж добровольно лезть в катакомбы, — миль пардон! Доктор говорил, как подобная болезнь называется, да он это мудреное название позабыл.