Дарт Вейдер ученик Дарта Сидиуса
Шрифт:
Буквально за несколько часов его состояние улучшилось настолько, что он почти может дышать.
Он чувствовал это каждой клеткой организма, и зеркало говорило ему о том же.
Свобода. Торжество.
И – горький привкус на языке. Горечь жизни.
Миг – и ты инвалид. Миг – и новая случайность сбивает предохранитель и запускает регенерацию тела. Так, что её бешеный темп даёт через месяц как минимум гарантию полноценной жизни.
Раз. Два.
…Случайность?
А, собственно, почему?
Мир такой… привычный. Так много вещей, о которых не думаешь. Они очевидны. Родиться, жениться, умереть, оставить свой след, детей или дело, любить и совершать… что?
Пожертвовать императором в пользу сына. Пожертвовать сыном в пользу императора… Забавно. Вейдер. Дарт. Решает судьбы… от его решения зависит судьба…
Интересно, насколько от поступков одного человека – зависит то, как повернётся мир? И какою властью он на самом деле обладает? И… чем её глушит? Сам.
Двадцать пять лет назад у него съехала крыша из-за жены. Двадцать пять лет спустя – из-за сына. А ведь император предлагал убить… Тогда не император, канцлер. Он высказал мысль, что нужно устранить Амидалу. Как он тогда взбрыкнул. Он её любил, пусть ныне забыл об этом, она – его жена, а тогда – мать его детей. Уже. Но именно последний факт подтолкнул Палпатина к чудовищной с его тогдашней точки зрения мысли. Дети. Он чувствовал их. Они были не только частью его жены, но и его самого. Эта часть блокировала любую агрессию, ослабляла любую защиту. Он просто не смог противостоять. Отвлекало, путало, манило, заставляло защищать, а не убивать, относиться осторожно, как к хрупкой вазе, эмоции прыгали, мысли мешались. Что произошло на Мустафаре? Поражение случилось тогда, когда вместо хладнокровного ситха перед Кеноби оказался взбудораженный муж и отец. Всё равно не додушил. Только мозги окончательно сдвинул. Чувствовать, как задыхается Амидала – не так уж страшно, а вот как задыхаются дети…
Охо… Глупо спрашивать, зачем ему была нужна эта любовь. Она была. Была. Просто. Но, к сожалению, всё оставляет следы. Связи. Следы. Набу – это Набу. Девчонка, которой не хватало своего огня. Но которая была сильной. Девчонка, которая позаимствовала его огонь. И не смогла его вынести. Девчонка, которая искала полноты бытия… и нашла смерть.
Женщины. Какими бы они ни были. Они ищут мужчину. Чтобы дополнить своё одиночество. Хотя мысль, возможно, не справедлива.
Одиночество. То, чего ему не хватало. Татуин, храм, миссии, джедаи, контроль, контроль, контроль, Кеноби в порыве лучших побуждений… болван. Всем им вечно было что-то нужно, со всех сторон: Анакин, Анакин, Анакин, ты же избранный, ты сильный, ты умный, ты лучший джедай, ты, ты… Эти лица, обращённые на него – тошнит. Ты же должен… конечно. Уникальность силы и способностей позволяли ему делать то, что больше не мог сделать никто. Жена тянулась к нему, как к источнику силы, Храм… Храм лелеял обширные замыслы относительно своего Избранного. Палпатин предложил ему власть? Храм целил туда же. Если бы произошёл джедайский переворот, то Анакин Скайуокер, очень возможно, стал бы правой рукой Йоды и фактическим главой Республики. Наплевать на то, что джедай. Его имидж, его яркий след в войне и политике, его
Его готовили на высокую должность – все. И способности его признавали. Он неплохо поставил себя в Храме – особенно после разговора с ситхом, после того, как стал его учеником. Он и раньше был на хорошем счету. Чтобы выжить, надо приспособиться. И стать незаменимым. Это правило любого раба… а он был способным учеником жизни. Он быстро понял, чего боятся в Храме. Он быстро понял, насколько жёсток контроль. И он быстро понял, чего от него хотят. И насколько он незаменим, вообще-то. Джедаи должны были быть довольны: период адаптации мальчик прошёл быстро. Не слишком быстро, чтобы не внушать сомнений, но уже через год Храм успокоился: из Скайуокера вырастет один из них. Причём вырастет сильным. А карьера в Храме на то время была одной из серьёзнейших карьер…
В глазах у Кеноби было: почему? Ты же был на самом верху, у тебя было великое будущее. Почему?
Наверно, он мог ответить. Не только из-за матери. Отнюдь. Мать – лишь показатель его отличия от джедаев. Возможно, выживи она – им было бы не о чем говорить. То, что давал Храм – вызывало у него рвоту. По всем параметрам. В итоге он психанул и решил, что лучше карьера политика, жизнь военного, риск, опасность, никакой морали, никакой Силы, никаких… Рванул к Палпатину – наткнулся на ситха, который спокойнейшим образом на своём примере объяснил, что Сила – это не то, что требует отказа от самого себя. Напротив.
Чувство превосходства перед слепым миром существ испытывали и джедаи. А ситхи его не боялись.
Не боялись мира и самих себя. Желаний, эмоций, власти. Мир должен служить им, а не они – миру. И имелся в виду отнюдь не только мир живых существ. Власть. Сила. Одиночество. Полноценность.
А на одиночество он оказался не способен. Вот так. Что бы там ни говорил. Ни думал. Одно дело – просвеченность в Храме, другое – близкие люди. Вот близких… ему не хватало.
Сила? Слабость? Связь. Просто связь, элементарная, которая забирает часть и отвлекает. Будешь достаточно силён – справишься. Он не справился. Вот и вся случайность.
А теперь – справился. Тоже: вот и вся… случайность.
Он удивился мысли. Выводу, который никак не смахивал на открытие мировых тайн. Закрутило связью с женой – почти умер. Отказался от сына – и что-то очень странное произошло. Как будто мироздание удивлённо икнуло и сказало: что? И впало в ступор.
И по этому ступору вмазала Рина.
Отказ от связи? Отказ от любви? Но он сделал это ради императора…
Ради?.. Ты сделал это ради мира, в котором удобно – тебе. Связь с императором прервётся, и то, что она вызвала, пройдёт. Не будь ранений, не совместимых с жизнью – они б с Палпатином уже как двадцать лет пришли б к спокойному союзу сильных. По крайней мере, была такая возможность. А болезнь вывернула суставы и отбросила назад. Параноидальное нежелание, невозможность разорвать связь – с Амидалой, отбросило его в худший вариант: он стал полностью зависеть от единственного, кого уважал и признавал своим. И это породила ненависть. Желание убить. А убить было можно только ценой жизни. А жить он хотел. Назло.