Дары инопланетных Богов

Кольцова Лариса

— Подземные тоннели?

Но она молчала. Горцы жили на границе с пустынями. В скальных поселениях — пещерах. Их было мало. Возможно, думал он, раньше они жили в погибших городах пустыни, и у них остались свои тайны. Он ничего не хотел у неё выспрашивать. Навалилась вдруг усталость, словно разгоревшийся уже день накрыл тяжкой пыльной пеленой, в которой туманилось небо, утратившее цвет.

— У Нэи был брат. Знаешь? Его убил мой отец.

— У Нэи? Брат? Но почему отец? За что?

— За всё. За то самое, о чём мы и говорили. За то, что любил маму, и брат Нэи её любил. А за что, по-твоему, он так и не прощает маму? Даже теперь, когда её нет.

— Но разве он не любил тогда Нэю?

—

Нет. Он никого не любил, кроме мамы. Но Нэя верит в его любовь, потому что она одинокая тут. Дедушка говорил, что у него были другие девушки от обиды на маму. Но любил он только её. И любит до сих пор. А Нэя входит в тот самый перечень, который обозначается словом «другие». Однажды он позвонил Нэе при мне. Она не успела переключить звучание на наушник, и я всё услышала. Он ей сказал: «Приходи. Я скучаю по своему бутону», — и голос был такой пошлый. Она же стала вся розовая, будто и впрямь стала глупым бутоном. Засуетилась: «Руд, когда»? А он ей: «Сейчас. Я же сказал, скучаю». Она и помчалась. Это любовь? Когда надо — приходи! А когда нет — она живёт там сама по себе. И её обзывают все, кому охота и не лень двигать языком от благополучной расслабленности. Надо же в кого-то и пошвырять навозными шариками, скатанными их вонючими языками, если все вокруг такие благонадежные и правильные! Считают её продажной. А она их всех чище и лучше, этих людей будущего. Да ещё и говорят: «Как смеет этот развращённый люд из-за стен проникать сюда? Почему ей, притащившей сюда порок того грязного мира, никто не укажет в ту сторону, откуда она и пришла? На выход её, немедленно»! Он защищает её от этого? Ему всё равно. Он спрятан в своём «Зеркальном Лабиринте». Слово-то какое придумал — «Бутон»! Ну не пошляк? И смотрит на неё всегда так, будто она пирожное, и он хочет её облизать, и облизывает даже на улице, когда думает, что никто не видит. А я видела как-то, они стояли и лизались у «Лабиринта». Она считает, что это любовь. С чем ей сравнить, если её никто не любил? Кроме её старика, который не мог любить уже в силу возраста. — Икринка передёрнула плечами от внутренней брезгливости по отношению к чувствам своего отца и Нэи. Антон замечал, что она безжалостна ко всем, кто живёт в ЦЭССЭИ, и жалеет только тех, кто живёт в провинции и в столице Паралеи, в основном, бедных людей.

— Зачем ты дала деньги той девушке-торговке на рынке? Если ничего у неё не купила? Она же не нищенка?

— Она бы и не взяла. Но они собирают на надгробие одному местному парню, я его знала. Его убили в столице. Ни за что. Он был хороший. Любил меня. Я-то нет. Его семья бедная. Вот они и собирают. Она мне рассказала. Я и дала. — И она ушла в своих мыслях далеко от Антона. Наверное, в детство, где она каталась с ним на тележке, запряжённой милой лошадкой, принадлежащей его отцу-леснику. И мечтала, чтобы он стал её братом. А потом он вырос и ловил её на улице, объясняясь в своей любви.

— Жалко его? — зачем-то спросил он.

— А как ты думаешь? Можно не жалеть людей? Когда их убивают, когда они бедны, когда вокруг нет справедливости и счастья? А жизнь проходит быстро, и никто не подарит им тут никакой другой жизни. Но даже ту, плохую, могут отнять просто так, потому что попал под чью-то злую руку, безжалостную. Просто случайно.

Тревожащие перемены

С того дня она стала меняться. Однажды она грубо отпихнула его, отказываясь от любви, чего не было никогда прежде. — Сколько можно этим заниматься? Может, уже хватит?

Антон обиделся и отвернулся от неё. Она стала тереться носом о его спину, по-детски и виновато. Он опять привлёк её к себе, лаская и всё глубже погружаясь, как в океаническую волну, в своё

желание, но она точно также грубо вышвырнула его из этого радостного прилива, отпихнула.

— Что за игры? Я не понимаю!

— Иногда я ненавижу тебя!

— За что?! — всё схлынуло, и он оторопело глядел на неё.

— До тебя никогда не доходит, за что я могу тебя ненавидеть? — и стала зло бить его кулаками по груди и плечам.

— Уймись, садистка! — Антон схватил её за руки, и неожиданно сильный захват вызвал ещё больший её гнев.

— Больно же, дурак! — и опять стала драться — Каменный же, тебе не может быть больно! Вы же там, на Земле, давно не люди! Вы киборги. Дедушка говорил. Вам не бывает больно!

У его цветка оказались шипы, до времени скрытые в нежном стволе. Но, наверное, на Троле и не может быть по-другому. Чтобы тут выжить их надо иметь. А тот, у кого нет, гибнет на свалках в пустынях. Она вдруг начала рассказывать о каких-то живых и говорящих кристаллах, о Зелёном Луче, ждущем её давно. Он обещает ей освобождение от мук этого мира, зовёт туда, где никто не обижает, не убивает, не болеет и не умирает. И она уйдёт. Скоро. К неведомым никому здесь Ангелам. Антон слушал её бред и притворялся спящим. Он считал, что таким образом протекает её беременность.

Утром она смеялась и дурачилась после того, как они выпили кофе, и будто ни о чём не помнила. Лил дождь. Изумрудная стена туманилась, и панорама лесопарка была размыта. Никуда не надо было вставать. Можно было долго-долго валяться и ласкаться.

— Иди ко мне, — прошептал он, прощая её за вчерашнюю выходку, — иди, мой Лесной Ангел…

Но она резко встала, накинув пушистый халат. Во время дождей становилось прохладно. — Я должна ехать к старшей маме. Вернее, к дедушке.

— Что, прямо сейчас? — спросил он недовольно, — я тебя не повезу!

Можно было вызвать и шофёра из гаража, но не хотелось её отпускать.

— Я поеду в поезде.

— Что?! В этом грохочущем ящике? Да ты с ума сошла! Да и в чём ты поедешь? У тебя уже нет плебейской одежды. Будешь там подобна новогодней ёлке в курятнике? Сиять среди обалдевших агрессивных петухов!? Они тебя ещё и поколотят от гнева. И правильно сделают. Развели тут социальные и дичайшие контрасты! Без лохмотьев и не сунешься в эту вашу провинцию. Забыла, как тебя толкнул тот урод едва не под колёса? А ты и была-то всего лишь посветлее их, да почище. Хорошо я его шибанул, а то бы и пошёл за тобой. От злобы из вагона бы вышиб, вот какие у вас там добряки проживают!

— Он сделал это от обиды и понимания, что такие как я никогда не достанутся ему. Это было жалкое проявление чувства своей ущербности. А ты его так брякнул, что он едва жив остался.

— Жаль, что и остался. Ещё и неизвестно на ком он выместил свою ущербность.

— Вы же полу машины! Нашёл перед кем гордиться своей силой.

Разозлившись, Антон уехал в этот день в горы к Олегу и Артуру. И остался там на сутки, ночуя у Олега в отсеке. Вернувшись, он не подошёл к ней, не обнял, мстя за ссору и не обращая на неё внимания. Она ходила следом с виноватым видом.

— Я была у старшей мамы.

— Что? Всё же поехала в поезде? Никто не пихал?

— Нет. Рудольф дал мне машину с водителем.

— Ты его просила? Ты же его боишься?

— С чего и взял? Я его просто не люблю.

— А зачем тебе его любить? Он тебе кто? Разве он воспитал тебя, любил, интересовался твоей жизнью? У тебя сложный характер, и в этом виноват он. Из-за него у тебя не было нормального детства. Он виноват в том, что ты всегда грустная. Но если ты будешь распускать руки, мстя мне за чужую вину, хотя бы ещё раз… То я… Ну, ты же знаешь, что я не могу ответить тебе. Ты же девочка, хрупкая, хотя и злая.