Дарю игру
Шрифт:
У каждого из новоявленных москвичей были свои личные мотивы, но главный — тот же, что у Петра: стремление к высокому мастерству. Это понимали все, кто хотел здраво смотреть на вещи. Даже мать, даже любимый тренер, подаривший ему на прощание книгу с надписью: «Помни, что ты можешь сделать для своего народа, для своей Грузии». Он помнил. Но многие в Тбилиси так ему этого и не простили.
Сколько раз, особенно во время матчей против тбилисского «Динамо», ему приходилось слышать с трибун обидные реплики, от которых закипала кровь. Но каждый раз он говорил себе:
— Если ты мужчина, спустись после игры и скажи мне эти слова в лицо. Сможешь так сделать — считай, что ты прощен.
Никто не спустился.
…Эта маленькая история начинается почти как анекдот. Встречаются в Москве два незнакомых грузина, один из которых живет в столице, а другой приехал в командировку.
Москвич расспрашивает приезжего о родном городе, где давно уже не был, с удовольствием вслушивается в грузинскую речь, охотно отвечает на вопросы.
— А ты почему живешь в Москве? — спрашивает новый знакомый.
— Так жизнь сложилась, — уклончиво отвечает тот.
— Ну, и хорошо тебе здесь?
— В Тбилиси лучше.
— А чем занимаешься в Москве?
— Юриспруденцией. И еще спортом немного.
— Спортом? Слушай, кацо, а ты не знаешь такого спортсмена — Мшвениерадзе, в водное поло играет?
— Да, слышал, а что?
— Хочу, понимаешь, увидеть его. Коренной тбилисец, а удрал в Москву, предал свой народ.
— А ты его знаешь?
— Еще как знаю. Друг детства был. Но больше не друг. Я его, можно сказать, плавать учил, мяч держать в руках учил, а он предал. Ох, увидеть бы мне его разок, попадись он мне только!
И снова сдержал себя Петр, это был, конечно, он. Не сказал ни слова. Он приучил себя не отвечать на запрещенные приемы.
…Другая маленькая история почти как анекдот закончилась. А начиналась она так.
Однажды в разгар игр очередного чемпионата страны на трибуне водного стадиона «Динамо» появилась крупного телосложения дама. Густой волной своих эмоций она мгновенно накрыла всю трибуну, а акцент и характер восклицаний свидетельствовал о том, что дама прибыла из Грузии и была ярой болельщицей любого спортивного коллектива своей республики.
И вот увидев, что ее земляк играет не за тех, за кого надо, дама разразилась негодующими возгласами, призывая к мести, к расправе над ним и всей его командой. Почему-то больше всего ей нравилось слово «мясник», коим она то и дело одаривала динамовского капитана.
Однако во втором тайме дама повела себя уже спокойней, а под конец игры и вовсе стихла. И непонятно было, то ли она устала, то ли так подействовала на нее игра бомбардира. На следующий день она появилась вновь. Сидела молча, но вдруг, увидев, как во время очередной атаки Мшвениерадзе был грубо атакован сразу двумя защитниками, вскочила с места и закричала:
— Судья, что они делают! Куда же ты смотришь,
Видя безрезультатность своих усилий, она что-то громко крикнула по-грузински своему теперь уже любимцу, и тогда прогремел над водой раскатистый хохот капитана.
И на третий день дама пришла — уже с цветами. Во время представления команд она величаво подошла к капитану и вручила ему букет.
Такова, стало быть, великая сила искусства.
Однако эпизод на том исчерпан не был, потому что стоявший рядом с Петром вратарь Георгий Харебов сделал шаг вперед и взмахнул по-дирижерски руками. Этот жест был мгновенно подхвачен трибунами — раздались бурные аплодисменты. Харебов ритуально проводил болельщицу до места, вручил ей невесть откуда взявшийся апельсин и поцеловал руку. Она ответила поцелуем в темя и перекрестила его. В общем, начало игры отнесли минут на пять, пока все не успокоились.
О Георгии Харебове надо рассказывать особо, потому что не было среди друзей Петра Мшвениерадзе более удивительного человека, чем Харебов.
Если сказать, что в «Динамо» его любили, это значит ничего о нем не сказать. Сказать, что он был душой всей команды, — точнее, но и этого мало. Харебов излучал безмерную доброту и тепло, а темперамента он был безудержного, взрывного. Он мог прогнать любое уныние — от неудавшейся игры, ссоры с любимой, промозгло-холодного дождя, усталости.
В семьдесят седьмом году он умер от рака поджелудочной железы. Было очень много людей на похоронах. Они говорили, что нет, не может быть двух других более несовместимых понятий, чем Харебов и смерть.
Вместе с Петром они играли за тбилисское «Динамо», Георгий в ту пору — совсем еще неважно. Годом раньше Петра он уехал в Москву учиться. Про водное поло совсем забыл, играл в русский хоккей — стоял в воротах. Потом, с приездом друга в Москву, вернулся в бассейн, встал в ворота.
Играл Георгий за «Динамо» до пятьдесят седьмого года, стал хорошим вратарем, несколько раз выступал за вторую сборную СССР. Большего не достиг, хотя задатки были замечательные. Зато он стал хорошим детским тренером. И хорошим судьей, много раз выезжал за рубеж судить крупнейшие международные соревнования.
Азартен он был с детства, сколько его Петр помнил. Обладал удивительной реакцией, острым восприятием, прекрасной памятью. Много читал, свободно владел несколькими языками: кроме грузинского и русского — армянским, азербайджанским, греческим. Хранил в себе несметное множество историй как доподлинных, так и им же выдуманных. Однажды в мальчишеском детстве Жора привел Како к пещере и горячо убеждал его в том, что здесь под камнем зарыто оружие Чингисхана. Таким выдумщиком остался навсегда. Но все его сочинительства были безобидными, от них веяло добротой.