Даурия
Шрифт:
— Пойдем, пойдем! — И он потянул ее за рукав, опалив Романа косым взглядом. Ленка поднялась и нехотя пошла за ним.
Когда они вышли в сени, к Роману подсела Клавка, спросила:
— Понравилась?
— Не шибко.
— Отчего так?
— Больно храбрая.
— У нас здесь все такие.
— Кто это ее в сени повел?
— Ухажер ее. Отвязаться от него не может. Такой отчаянный, такой вредный, что в момент ворота дегтем вымажет…
Роман невольно покраснел при этих словах Клавки, а она, ничего не замечая, продолжала:
— Он ей, наверно, голову мылит, что с тобой заигрывала.
Ленка вернулась из сеней явно расстроенная. Она подсела к девкам напротив, изредка украдкой поглядывая на Романа. От порога угрюмо следил за ней парень в белой папахе.
Вечерка затянулась далеко за полночь. Когда расходились, в станице кричали вторые петухи. Стожары [3] , сиявшие с вечера прямо над улицей, стояли низко над сопками. По-утреннему звонко скрипел под ногами снег. На крыльце к Роману припала на минутку Клавка, шепнула:
3
Созвездие.
— Подожди на лавочке у нашей ограды. Мы зараз туда прибежим.
Возле ворот, попыхивая сигаретами, стояли парни. В одном из них Роман узнал Ленкиного ухажера.
Роман незаметно расстегнул борчатку, сжал до хруста кулаки и пошел от ворот нарочито медленным шагом. Дойдя до меньшовской ограды, он присел на запушенную снегом лавочку.
Клавка и Ленка вывернулись из ближнего проулка, откуда он их не ждал. Добежали до него, принялись наперебой рассказывать:
— Он у ворот нас ждал… А мы взяли да через забор перелезли… Дворами бежали… Всех собак переполошили.
Вдруг Клавка спохватилась:
— Ой, девоньки, я телят отлучить забыла. Побегу я. А ты, Рома, проводи Ленку.
— Я и одна дорогу знаю, — усмехнулась Ленка и направилась к своей ограде.
Клавка толкнула Романа в спину:
— Беги, догоняй… Экий ты!..
Роман нахлобучил глубже на голову папаху и бросился за Ленкой. Догнал, схватил за руку и только тогда спросил:
— Разрешите?
Не вырывая руки, Ленка оглядела его насмешливыми глазами:
— Шли бы лучше спать. На улице скоро утро будет.
— Успею, — перешел почему-то на шепот Роман и услышал глухие толчки своего сердца.
— Вон вы какие, — рассмеялась Ленка.
— Да уж такой, — ответил он и, нагнувшись, поцеловал ее в щеку, от которой пахнуло на него холодком и запахом мяты. Ленка от неожиданности ахнула. Потом ехидно спросила, сбиваясь на «ты»:
— Ты это со всеми так делаешь?
— Как? — опешил Роман.
— Да так, не успел познакомиться, а полез с целовками.
— Разглядел, не бойтесь, — прижал он ее к себе. Покрытые инеем пряди Ленкиных волос щекотали ему подбородок. Он нагнулся, чтобы поцеловать ее, но она сильным неожиданным движением вырвалась от него и пустилась бежать. Роман кинулся за ней, но не догнал. Перед самым его носом захлопнула она решетчатую калитку, помахала ему рукой:
— До завтра…
Она дошла до дома, поднялась
XI
Утром, когда Роман, накрытый с головою стеганым одеялом, спал на кровати, Лука дотронулся до его плеча, разбудил:
— Северьяныч, а Северьяныч! Вставай, а то блины остынут. Будем завтракать да на бега пойдем. Сегодня у нас китайский рысак против русского иноходца бежит. Народу соберется видимо-невидимо. За того и за другого большие деньги закладывать будут.
Бегунцы должны были бежать по дороге на льду Аргуни. Когда Лука и Роман пришли туда, там уже было черно от народа. Две громадные толпы, китайцев и казаков, каждая ближе к своему берегу, стояли не сходясь. Обе толпы шумно переговаривались. Между ними важно прохаживались по льду русские и китайские таможенники. На вопрос Романа, что это за люди, Лука ответил:
— Петухи и фазаны, — а когда увидел недоумевающий взгляд своего гостя, снисходительно пояснил: — Прижимальщики нашего брата. Не приведи Бог к ним в лапы попасть.
На правом берегу Роман увидел глинобитные фанзы и магазины с громадными вывесками на двух языках. Они тянулись над самой Аргунью далеко вниз. Над дверями магазинов ветерок раскачивал красные бумажные фонари и широкие ленты в иероглифах и драконах, нарисованных черной тушью. За магазинами, в глубине, виднелась семиэтажная, с причудливой крышей, круглая пагода, в верхнем этаже которой переливчато сверкали на зимнем солнце цветные стекла.
Безотрывно глядел Роман на китайскую сторону. Он впервые видел чужой, незнакомый берег, фанзы, магазины, глиняные стены таможенной крепостцы, стоявшей в стороне, и пагоду, поразившую его своим величественным, спокойным видом.
— Полюбуйся, Северьяныч, на китайских мадам, — весело обратился к Роману Лука, — вон их сколько высыпало.
Роман поглядел на китаянок и удивился. Изумила его их походка. Шли они по ровному месту мелкими осторожными шажками, словно ноги у них были вывихнуты и каждый шаг причинял им нестерпимую боль. Все китаянки были обуты в такие маленькие меховые туфли, что впору десятилетним русским девчонкам. Роман спросил у Луки:
— Отчего они так ходят?
— А как же им, мил человек, ходить, ежели у них вместо ног культяпки. Несчастные они, эти китайские мадамы. Ноги у них у всех изуродованы. Китайцы — народ беда ревнивый. Чтобы жены у них домоседками были, они им в детстве ноги бинтами стягивают, расти не дают. У них ведь, у холер, все не по-нашему. У нас бы такую бабу никто замуж не взял, а у них она на вес золота ценится.
Заставили Романа оторваться от разглядывания китаянок улюлюканье, свист и крики. Протолкавшись вперед, он увидел, как неслись от островов впряженные в беговые санки белый рысак и гнедой иноходец. В толпе казаков кричали: