Даурия
Шрифт:
— Ну, Ромка, коня тебе выберу ай да люли!
— Дай Бог, — сказал Северьян.
На базаре уже шумел и толкался народ. В праздничной пестрой толпе мелькали белые войлочные шапки караульских казаков, рыжие бороды здоровяков-староверов, соломенные шляпы хохлов, цветные рубахи цыган и синие далембовые курмы китайцев, Скрипели телеги, ржали лошади, гортанно кричали китайцы, хлопали бичами цыгане. Над базаром носились голуби. В церкви звонили колокола.
Северьян и Герасим прошли через весь базар, огляделись, Роман не отставал от них. За мучными лабазами пахло свеженакошенной травой, навозом. На крайней от дороги телеге
— Кому строевого коня — ходи до меня!..
Конь был рослый и статный, с белой звездой на лбу. Гладкая шерсть его лоснилась на солнце. Герасим подошел к коню, проворно ощупал бабки и копыта. Потом потрогал крутой зашеек, надавил кулаком на левый пах и мимоходом заглянул в зубы. Караулец молча наблюдал за ним. Когда он закончил осмотр, караулец с видом превосходства осведомился:
— Ну как, хорош?
— Хорош воду возить.
— Ты, брат, оказывается, шутник, — захохотал караулец и замахнулся на Герасима бичом. — Давай уходи, пока я тебя через всю спину бичом не вытянул.
— Не пори горячку, сват, — погрозил ему Герасим. — Меня не проведешь. Бракованный твой конь по двум статьям. На заднем копыте у него венечная трещина. Замазал ты ее варом, да плохо. А второго изъяна, хвати, так ты и сам не знаешь.
Караулец сразу присмирел и завял. С минуту он боролся с собой, потом расплылся в улыбке, завистливо похвалил Герасима:
— Ну чертушка ты! У змеи и у той ноги найдешь… Скажи-ка, что еще за изъян у коня?
— В колене правой передней ноги небольшая опухоль. Сейчас она махонькая, но ежели коня не поберечь — разрастется и воспаление даст. Прикладывай к ней горячие отруби, ежели никого не околпачишь сегодня.
— А с копытом что делать?
— Береги от мокра и грязи…
Пошли дальше. Внимание Романа привлек к себе светло-рыжий с волнистой гривой на обе стороны конь. Приглянулся конь и Герасиму. Он осмотрел его, ощупал и, не спросив цены, пошел прочь. Роман догнал его, раздраженно спросил:
— Разве и этот негодный?
— С шулятной грыжей, паря, годных не бывает. А у этого застарелая. Надсади его самую малость — и готов.
Больше двадцати лошадей осмотрел Герасим, прежде чем остановил свой выбор на гнедом четырехлетке, горбоносом, с сухой головой.
— Этот подойдет, — шепнул он Северьяну. — Ежели цена по тебе — покупай.
Роман услыхал и насупился. Конь ему не понравился. Был он какой-то угловатый, длинный и казался старше своего возраста. Пока отец запрашивал хозяина о цене, Роман с сердцем сказал Герасиму:
— С таким конем куры на смех подымут.
— Не брыкайся, паря, не придуривай. Гнедко хорош. Он как из целого куска выкован. Такому в воинском деле цены нет. Пусти его погулять на месяц, и он тебе свою цену покажет. На тонконогих за таким не угонишься.
Хозяин гнедого оказался несговорчивым. Запросил цену и не сбавлял. Три раза отходили от него покупатели и возвращались обратно. Рядились с божбой и руганью, хаяли коня с великим усердием. Всякий раз Герасим находил у него новые недостатки. Наконец хозяин сбавил десятку, и тогда ударили по рукам. Северьян достал бумажник. Когда отсчитывал деньги, руки его дрожали, и Роману было неприятно глядеть на него. Трижды пересчитав деньги, Северьян для верности дал пересчитывать Герасиму
Надев на коня улыбинский недоуздок, хозяин передал его повод Роману, прослезился и сказал:
— Бери, парень, владей. Ни в жизнь бы я с ним не расстался, да нужда пристигла. А конь такой, что ты мне не раз спасибо скажешь.
Спрыснуть покупку Северьян и Герасим снова зашли в харчевню. Когда поехали домой, Роману пришлось их силой усаживать в тарантас. В тарантасе отец все время лез целоваться к Герасиму. Только выехали за город, как он закричал на Романа:
— Остановись! — Роман остановил лошадей, спросил в чем дело. — Слезай! — приказал отец. — Надо купленного в хомуте испытать. Запряги мне его коренным.
— Что ты, Северьян, — начал увещать его Герасим. — Так, паря, не делают. Не успел купить — и сразу в хомут. Ты его в свои ворота на поводу введи. А чтобы не тосковал он на новом месте — шелковый кушак на воротах расстели.
— Тогда давай я на него верхом сяду.
— Да ведь у нас седла нет.
— А я и без седла могу, — куражился Северьян, — я джигитовать умею. Я на смотрах призы завсегда брал.
— Ты лучше выпей еще маленько, — подал ему Герасим купленный про запас шкалик.
— И выпить могу… Я все могу, — тянул тот заплетающимся языком, через силу ворочая головой. После добавочной выпивки его совсем развезло. Блаженно улыбаясь, привалился он к стенке тарантаса и попробовал петь. Но тут же уронил голову на грудь, вытянул ноги и начал высвистывать носом. Герасим повернул его на бок, прикрыл ему голову пучком травы и сказал Роману:
— Слаба ваша родова насчет вина.
— А ваша разве лучше?
— Сравнил тоже, — обиделся Герасим. — Я моложе был, так тюрю из водки делал. Вылью, бывало, в миску две бутылки, накрошу туда хлеба, сверху перчиком сдобрю и хлебаю себе на здоровье. И чтобы опьянел — никогда не было.
Занятый раздумьем, Роман усмехнулся, но ничего ему не ответил.
Дома их нетерпеливо дожидались. Сразу же после обеда Андрей Григорьевич вынес на крыльцо табуретку, уселся поудобней и стал поглядывать на заречный хребет, по которому вилась дорога из Нерчинского Завода. Авдотья за день дважды гадала на сите. Оба раза сито, подвешенное на веревочке, повернулось по ходу солнца. Это предвещало удачу. Она повеселела и начала прибираться по дому. На закате ее позвал с крыльца Андрей Григорьевич.
— Кажись, едут, — сказал он. — Ну-ка, погляди давай, у тебя глаза поострее.
Авдотья прислонила к глазам ладонь, долго и пристально разглядывала спускавшуюся к Драгоценке тройку. Потом уверенно проговорила:
— Они самые. Купленного коня у оглобли ведут. Надо встречать.
Она побежала в горницу, принарядилась. Захватив с собой два шелковых кушака и ломоть ржаного хлеба, выбежала в ограду. Андрей Григорьевич широко распахнул ворота. Она расстелила по земле кушаки.
Роман лихо подкатил к воротам, круто осадил лошадей. Северьян и Герасим вылезли из тарантаса, приосанились. Андрей Григорьевич, прямой и торжественный, подошел к телеге, отвязал коня и повел его в ворота. Конь прошел в ворота, наступив на кушаки. Все обрадовались, оживленно заговорили. Примета была хорошая. Андрей Герасимович скормил коню поданный Авдотьей ломоть, ласково потрепал его по шее.