Давай мы станем незнакомцами
Шрифт:
Но вряд ли Ярик мне поверит. Он сейчас вообще не готов был воспринимать от меня никакую информацию!
— Он не…
— Ладно, не утруждай себя объяснениями, Мариш, — вскидывает вперёд руку Ярик, подтверждая мои опасения. — Мне в целом всё понятно и так. Саш, отчёт по Калининграду вышлю через несколько часов. Не смею больше вас утомлять своим присутствием. Можете секретничать дальше, друзья.
Стремительным шагом покидает приёмную, напоследок от души хлопнув дверью.
А Лизка ведь ее предупреждала…(
Ярослав
— Ты опоздал. Марина уже ушла, — мрачно сообщила ему сестра.
Ну надо же, а тут Вишнякова решила пойти на опережение и вперёд Ярика самой сообщить Ульке неприятную
Чего нельзя сказать о нём самом. Ведь он-то как раз остался за бортом и узнал обо всём благодаря нелепой случайности. И не нагрянь к ним тогда кадровичка, чёрт знает, отважилась бы Маринка на откровенный разговор или нет. Может быть, поставила его перед фактом уже накануне отъезда, когда уже совсем ничего нельзя было изменить.
А сейчас? Сейчас ещё можно?
Хотел бы он знать ответ на этот вопрос или хотя бы на мгновение, одним глазком заглянуть в будущее…
— Я знаю, мама сказала, — отозвался Ярик, подходя к сестре.
Улька смотрела вперед на зелёную изгородь в небольшом саду, что соорудили рядом с их домом неугомонные жители. Собственный сад за обычной панельной многоэтажкой — редкость для их города, но Ярик был рад, что удалось перевезти сюда свою семью. Как и любому подростку, Ульке была жизненно необходимо свобода и одиночество. И именно здесь она могла насладиться драгоценными моментами наедине с собой и своими мыслями.
Зрение у Ульки уже полностью восстановилось, но и острый слух по-прежнему был с ней, поэтому его шаги сестра услышала ещё на подходе. Вот только поворачиваться к нему Уля не спешила, даже после того, как Ярик присел прямо на землю рядом с её коляской.
Это был её небольшой демонстративный протест по поводу последних событий. Улька слишком сильно была привязана к Маринке и конечно очень болезненно восприняла её отъезд в Москву.
Ярослав знал, что подростковый возраст сестры не пройдёт для него легко, но с учётом её ограниченной мобильности добавлялось много нюансов. Чертовски много нюансов, к которым он оказался совершенно не готов.
Улька только недавно отважилась на какую-то более или менее социальную активность — посетить вместе с мамой театр. И потом она долго возмущалась, когда какая-то женщина решила без спросу повесить на её инвалидную коляску свой пиджак и зонт. Ярик тоже кипел от негодования вместе с сестрой над бестактностью людей, а вот Маринка как-то смогла всё перевести в шутку. У неё всегда получалось найти нужные слова, чтобы отвлечь или подбодрить Ульянку. И самое главное — укрепить её веру не сдаваться, несмотря ни на что идти до конца до полного восстановления. Как бы тяжело порой не было сестре на реабилитации и какие бы идиоты не расхаживали вокруг. У него вот так никогда не получалось… На все его слова Улька только бесилась и лишь сильнее закрывалась в себе.
И как теперь они будут без их незаменимой палочки-выручалочки по имени Марина? Лучше даже не представлять…
Ярик тяжело вздохнул и прислонился головой к подлокотнику коляски, мысленно молясь всем богам, чтобы Улька не вспыхнула на этот его жест бессильного отчаяния.
— Ты — идиот, — хлёстко раздались её слова в вечерней тишине.
— Скажи мне то, чего я не знаю, — усмехнулся Мереминский.
Дожили — его отчитывает младшая тринадцатилетняя сестрёнка! И ведь отчитывает по делу! Потому что он правда идиот, что довёл ситуацию до такой критической точки. Наивный идиот, который думал, что в запасе у него полно времени всё исправить. Самонадеянный кретин, который даже Елисея не воспринимал как настоящую угрозу. Точнее воспринимал,
Вот только беда пришла совсем откуда он не ждал. Меланчук — это зло, с которым можно было бороться. И Ярик знал способы, как его нейтрализовать. А вот что касалось Москвы и Маринкиных карьерных ожиданий…
И он и Сашка прекрасно понимали, что должность личного ассистента — это не то, что нужно Вишняковой. И даже совмещение с работой в финансовом департаменте не особо спасало ситуацию. Корсаков неоднократно и намекал, и прямо говорил Маринке о переводе, а у Ярика каждый раз болезненно сжималось сердце в ожидании её ответа. Согласиться или нет… Маринка не соглашалась, а он облегчённо выдыхал — ещё какое-то время она будет рядом. Да, это было эгоистично с его стороны, но он ничего не мог с собой поделать. Потому что знал, какого это находиться от неё на расстояние в тысячу километров и не иметь возможности увидеть её в любое время, услышать вживую её смех, невзначай коснуться её руки. У них уже был печальный опыт разлуки Москвой, и повторение подобного опыта он не хотел.
А ведь, наверное, за столько лет у него был шанс все исправить, и даже не один. И на что он их потратил?
Смерть отца очень сильно ударила по нему — помимо чувства невосполнимой утраты, которое он нет-нет, но до сих пор ощущал внутри, он познал огромную, практически неподъёмную для молодого пацана ответственность — стать главой семьи, взвалив на себя все заботы о матери, ещё не восстановившей здоровье после поздних и довольно тяжёлых родов и маленькой двухгодовалой сестренки. И как бы ему не было тяжело, но Ярик всё-таки справился. Успешно окончил школу, сам поступил в универ, пахал как проклятый в свободное от учёбы время, не гнушаясь никакой работой. И никогда не ныл. Никогда! Потому что от природы Ярику достался лёгкий, весёлый нрав, который в особенно тяжёлые минуты выручал его, помогая сцепить зубы и идти до конца. Пуленепробиваемый оптимизм — так обычно говорил про него Корсаков.
Неожиданная смерть отца показала Ярику насколько хрупка человеческая жизнь. И значит, пока ты жив, нужно было наслаждаться каждым её мгновением. И само собой отрываться на полную катушку, что Мереминский с удовольствием делал в свободное время — а с учётом его постоянных подработок и забот о семье, это время часто наступало ночью вместо сна. К счастью, молодой организм тогда мог вывозить подобные нагрузки без особого вреда для здоровья.
Уже потом оглядываясь назад, Ярик осознавал, что все его бесконечные вечеринки и вереница ни к чему не обязывающих интрижек были обусловлены не только буйной молодостью и желанием почувствовать вкус жизни. Это была своеобразная защитная реакция на тот ворох проблем, которые ему приходилось разгребать на каждодневной основе. Ведь если долго и сильно сжимать пружину, рано или поздно сила упругости сделает своё дело. И эффект разжатия будет прямо пропорционален силе сжатия. Поэтому чем сложнее наступали времена, тем веселее становились его загулы. И тем меньше ему хотелось в это втягивать её — Маринку…
Задиристая и вредная снаружи, она всё равно оставалась для него хрупкой и ранимой девочкой, которая совершенно не заслуживала стать одной из тех одноразовых подружек, что скрашивали его будни. Да и что он мог ей дать, будучи простым студентом, который один тащил на себе семью? К чему ей были его проблемы? Отличное чувство юмора и природное обаяние — это так ничтожно мало, особенно в сравнении с теми идеальными богатыми мальчиками, которые постоянно вертелись вокруг Маринки. И которыми она сама вертела, как ей только хотелось.