Давай мы станем незнакомцами
Шрифт:
— Мереминский, тебе знакомо слово «сарказм»? — пытаюсь вырваться я из его рук.
— Нет, но мне знакомо слово «обед», — язвит Ярик, резко привлекая меня к себе. Снова так близко, что мы едва не касаемся губами.
Да какая муха его укусила?! Почему в последнее время он ведёт себя… Да я даже точного слова не могу подобрать как! Но при этом никак не могу избавиться от ощущения, что будто нам снова по пятнадцать. А Мереминский в своей привычной манере весельчака-балагура пытается завоевать внимание понравившейся ему девушки. Только в качестве
Но нам уже давно не пятнадцать лет! И даже не двадцать, когда такое поведение ещё считается приемлемым.
А может всё это исключительно плод моей больной фантазии? Просто у Мереминского шуточки такие стали…на грани приличий. А я тут напридумывала себе непонятно что!
— Если ты сейчас меня не отпустишь, я…
— Марин-а-а, тут тебе букет от любимого доставили!
В приёмную, точно вихрь, врывается секретарь Корсакова — Леночка Плётнева, которая была ответственна за приём звонков, а также выполняла всякие мелкие поручения, на которые мне как личному ассистенту не хотелось тратить своё драгоценное время. Ленка, как обычно, заходит без стука (хотя я миллион раз просила её так не делать) и тут же в изумлении замирает, увидев нас с Мереминским, застывших у стола в очень интересном положении.
— От какого ещё любимого? — обманчиво спокойно интересуется Ярик. Но я отчётливо вижу, как его глаза начинают метать молнии.
Их даже не особо сообразительная Леночка с лёгкостью считывает, и потому сразу же выдает гениальное:
— Ой!
Вот уж действительно — ой!
И кстати, мне бы тоже очень хотелось знать, от какого такого «любимого» пришёл букет? Насколько известно, никаких любимых у меня официально нет. А тот человек, которому я уже давно отдала своё сердце, судя по всему, не о каком новом букете ни сном, ни духом!
М-да, очень интересный расклад! К которому, я чувствую, приложил свою «лапу» один светловолосый товарищ, решивший наконец сменить гнев на милость.
Плетнёва поспешно кладёт цветы на журнальный столик и, заливаясь краской, начинает пятиться к двери.
— Я, наверное, лучше пойду…
— Лен, я разве просила тебя разворачивать карточку?! — вспыхиваю от злости, наконец, найдя в себе силы отодвинуться от Мереминского.
— Так она всего лишь в один раз была сложена и… Случайно, в общем, открылась. Я не хотела смотреть, честно-честно, Марин! — зачастила рыжеволосая Плетнёва. — И вообще, я думала…
Бросает быстрый взгляд на Мереминского и тут же густо краснеет, так как умеют краснеть только от природы рыжие люди. А потом смущённо замолкает.
Понятно, чего она там подумала! Что огромный букет белых роз — это продолжение вчерашней цветочной феерии господина Мереминского!
Так хочется проорать в ответ Леночке, что способность «думать» это явно не про неё, но с огромным усилием всё-таки сдерживаю себя.
— Иди работать, — вместо этого злобно цежу я, подходя к журнальному столику и поднимая увесистый букет роз.
«Я соскучился.
Коротко и лаконично. Очень даже в духе Лиса. Видно, что он ещё не до конца остыл, но всё-таки решил показать, что ценит мой вчерашний шаг.
Ну Ленка! Вот как можно сделать выводы про любимого, основываясь всего лишь одной букве «Л»?! Тем более заглавной! Нет, не видать ей кресла личного помощника Корсакова, как своих ушей! Не доросла ещё девочка мозгами!
А, впрочем, ну её к чёрту эту Плетнёву вместе с её бурной фантазией!
С улыбкой прижимаю к себе цветы и с наслаждением вдыхаю аромат, который источали нежные лепестки роз, на мгновение позабыв о Мереминском.
— А прислать большую вазутвой любимый, значит, не догадался, — саркастически протягивает Ярик.
— Ты вообще-то тоже о ней изначально не подумал! — тут же вспыхиваю я. — Ничего страшного, постоит полдня в тех вазах, что у меня есть. Потом заберу букет домой.
«А твой — нет», — мысленно добавляю я. Называется, читай, Ярик, между строк и делай соответствующие выводы!
— Можешь в ведре для мусора разместить, — бурчит Мереминский, скрещивая руки на груди, — Он там отлично будет смотреться…
— Перестань себя так вести! — не выдержала я, вновь бросая бедные розы на журнальный столик и надвигаясь на Мереминского.
— Как так?
«Будто тебепо-настоящемуне всё равно!» — хочу закричать я в ответ, но в этот момент резко распахивается дверь кабинета генерального директора. А следом за ней в приёмной сначала появляется озадаченная физиономия Корсакова, а потом и весь наш многоуважаемый руководитель.
— Вы чего разорались? — интересуется Сашка, с любопытством оглядывая наши с Мереминским напряжённые фигуры. И судя по вопросу интересуется скорее, как друг, а не как непосредственный начальник.
— Во мнениях не сошлись… По бюджету, — пытаюсь выкрутиться я, но получается довольно коряво, о чём мне намекает недвусмысленное фырканье Мереминского.
Тоже мне великий критик нашёлся! Мог бы свою версию озвучить вместо меня, раз такой умный!
— А это что за война алой и белой розы?[1] — усмехнулся Корсаков, кивая на два огромных букета, благодаря которым приёмная стала походить на цветочную лавку.
М-да, что-то я раньше не замечала у Сашки таких изысканных исторических метафор! Кажется, Лизка решила взяться за Корсакова и восполнить пробелы в исторических знаниях своего благоверного.
— Да тут у Маринки пополнение в цветочной коллекции. Ейлюбимыйрешил сегодня белый веник… ой простите, оговорился — белый букетик отправить, — саркастически протянул Мереминский, с раздражением кивая на огромную охапку длинных белых роз. При виде которых у любого здравомыслящего человека язык не повернётся назвать их «букетиком»! — Он, наверное, запамятовал, что ты любишь красные розы. Или, может, он вообще об этом не в курсе. Кстати, а что это залюбимый, Марин? Мы его знаем? Расскажешь старым друзьям о переменах в своей личной жизни?