Давай попробуем вместе
Шрифт:
Черт, как там дальше…
Закат в крови! Из сердца кровь струится!Плачь, сердце, плачь…Покоя нет…Запнувшись, я умолкаю, угадав в ее расширенных зрачках смесь удивления и опасения.
– Простите.
Она встает следом. Медленно подходит к окну, вглядывается в темноту и вдруг повторяет тихим полушепотом:
– Покоя нет…
– Это любил читать мой друг там… Он журналист…
Она оборачивается. В потемневших, почти черных глазах отражается лунная полночь.
– Он погиб?
– Нет. Он жив. Замечательный парень. Он хочет написать книгу. Думаю, у него должно хорошо получиться…
– Покоя нет… – повторяет она еще тише. – Я знаю: вы прошли через ад. И теперь хотите понять: зачем и что с вами будет дальше. Наверное, вам страшно? Мне было бы страшно. Ничто не стоит так дорого и не дается так тяжело, как поиск истины. Вот почему я стараюсь не думать о том, что будет завтра.
Я подхожу к ней вплотную, и огненный шар прокатывается по груди, животу, предательски ударяя ниже пояса. Она пытается ускользнуть, теплой струйкой просочиться меж моих пальцев, но я удерживаю ее:
– Вера… У вас потрясающее имя…
Ее ладони предостерегающе упираются в мою грудь.
– Вам пора… Постойте, я дам вам пальто Славика.
– Ни за что. Лучше обморозить конечности. Тогда, может быть, вы придете навестить меня в больнице.
– С цветами? Какие вам нравятся? – На ее губах появляется улыбка с примесью легкой грусти. И я не пойму, шутит она или говорит правду.
– Живые.
– Кактус в горшке подойдет?
Она уже смеется в открытую. Мне нравится ее смех. Мне нравится…
– До свидания, – шепчу я хрипло, внезапно обнаружив, что перекинуть ногу через порог не легче, чем, бывало, высунуть нос из простреливаемого окопа…
Выйдя из подъезда, я обнаружил, что валит снег. Именно такой, как я ненавижу, – огромные пушистые белые хлопья, липнущие к чему попало, закутывая все вокруг в холодный мертвый саван. Снег оседает на моих бровях, ресницах, волосах, и мне приходится сдувать его, чтобы самому не превратиться в мертвеца…
«После отчаянного сражения мы собрали наших «двухсотых», положили рядом. Шеренга была длинной. И снег, один на всех. Нечастые в этих краях белые мухи вдруг лениво закружились над мертвыми телами, как последняя издевка сумрачных гор. Снег садился на раскрытые, глаза, лишая их последнего цвета. Окутывал рваные раны, закрашивал черные пятна остановившейся крови. Природа одевала мертвецов в прощальный наряд…»
А может, так, безмолвно и смиренно, она просила у них прощения за всех нас, больших и неразумных, которые могли, но не пожелали сделать чуточку лучше, добрее, понятнее дарованный нам мир?
Я достаю сигареты, закуриваю, пораженный этим внезапным откровением. Снег не виноват. Как и дождь, и солнце… Пускай себе идет…
Я смотрю на Ее окно. Единственное
Ночное солнце гаснет, и окно растворяется в зыбкой тьме, став лишь еще одним черным квадратом на фоне темно-серой стены. Подъездная дверь издает тихий скрип. На пороге появляется Вера. Снег падает и искрится на ее волосах, бровях, ресницах… Я осторожно смахиваю его кончиками пальцев, нечаянно касаясь пульсирующего тонкого виска, нежной округлости мягкой щеки… Жидкий огонь, разлившийся во мне, превращается в клокочущую лаву, и если что и может его потушить, то только не этот ленивый мокрый снег.
– Почему вы не уходите? Вы совсем замерзли… – Она говорит чуть слышно, я едва догадываюсь о произносимых словах по слабому шевелению губ, исполненных живительного теплого сока…
«Больно же…»
Я отпрянул. Эта выплывшая из недр сознания фраза ядовитой змеей жалит мои пальцы, мой мозг, все мое существо… В последний и единственный раз после я сделал больно… Ирке. Вдруг наваждение повторится? Я не хочу, не могу причинить Ей боль… Мои руки высохшим плющом безвольно опадают книзу. Липкий страх, тщательно и тщетно загоняемый мною в самую глубь сознания, выплескивается холодным ноябрьским ливнем, гася огонь неутоленного желания…
– Что с тобой? – прервавшимся голосом спрашивает Вера. – Ты… не хочешь?
– Нет, не это… – Я отчаянно мотаю головой. – Просто…
Я прокусил губу и ощущаю теперь тошнотворный привкус…
– У тебя проблемы…
Меня снова окатило удушливой волной. Она сочтет меня импотентом. Только не это. Уж лучше чокнутым. Нужно набраться сил, повернуться и уйти. Пока не поздно. Поскольку вряд ли я сумею объяснить, что меня так долго учили ненавидеть, что я позабыл, что значит любить…
– Мне страшно… – шепчет кто-то помимо меня изнутри. – Пожалуйста, помоги мне…
Я вижу ее глаза. Блестящие, как дождь, огромные, как Вселенная. Она долго смотрит на меня, а потом лепестки ее губ шелестят едва уловимо:
– Иди сюда…
Все остальное происходит в иной реальности. Самой иллюзорной из всех. Она и я. Вместе. Жар ее тела. Гибкого, горячего, податливого…
И я обнял ее, страстным туманом обволакивая ее всю, изнутри и снаружи, растворяясь в ней и растворяя ее в себе… И падали яростное солнце с нежною луною в оранжевые волны, омывавшие взметнувшийся к небесному своду гордый шпиль песчаного замка… И был танец, древний, как жизнь и смерть, на позолоченном горячем и влажном берегу…
29
Мы лежим рядом, боясь пошевелиться, чтобы ненароком не порвать невидимую лунную нить, опоясавшую наши обнаженные тела. И между нами лежит недосказанность, острая, как меч, и будоражащая, словно изощренная то ли ласка, то ли пытка… Я боюсь сказать или сделать что-нибудь, что может разрушить хрупкую гармонию удивительной ночи, вернуть в сокрушающий одинокий рассвет.
Где-то играет музыка. Мелодия тихая и плавная, знакомая и незнакомая одновременно…
Пальцы женщины слабо поглаживают мое плечо. Я беру ее руку, подношу к губам, касаясь кончика каждого трепетного пальца, стараясь вобрать в себя и запомнить как можно дольше запах теплого снега…