Давай сыграем… в любовь…

Каблукова Екатерина

— Император… — выдавила служанка, понимая, что её госпожа не может сказать и слова, — Он… они все умерли…

— Кто? — графиня все еще находилась во власти сна и не совсем понимала, что ей говорит эта носатая девица, слишком зазнававшаяся, как и все слуги, близкие к своим господам, тем более у девицы был такой акцент…

— Император Франц погиб вместе со всей семьей, — безжизненно произнесла Амалия побелевшими губами, — Их яхта разбилась о скалы.

Графиня буквально онемела, с ужасом смотря на свою подопечную. Та отвернулась, пытаясь скрыть растерянность. Она просто не представляла, что сейчас делать. Стоило ли

ехать во дворец и добровольно становиться заложницей, весьма ценной, если вспомнить то, что она, прекрасно разбирающаяся в лошадях, всегда считалась любимицей отца. Дверца снова распахнулась. Амалии подумалось, что в этой поездке дверца распахивается гораздо чаще, чем это предусмотрено протоколами. Впрочем, о каких протоколах могла идти речь.

— Простите, контесса, какие будут распоряжения? — капитан растерянно переминался с ноги на ногу.

— Я… — Амалия беспомощно смотрела на своих спутниц, — Наверное, нам надо возвращаться?

Ей никто не ответил. Девушка уже готова была отдать приказ развернуть карету, когда к ним подошел начальник гарнизона. Караульный, сопровождавший его, нес фонарь. Покачиваясь на каждом шагу, светильник отбрасывал зловещие тени.

— Контесса Амалия? — мужчина коротко поклонился, выждал, когда она кивнет, и продолжил, — Император приказал мне сопроводить ваш экипаж ко дворцу.

Девушке хотелось возразить, что распоряжение, наверняка, было отдано раньше, еще до того, как все погибли, но у нее сейчас не было сил спорить, к тому же за его спиной маячили солдаты, поэтому Амалия лишь безвольно кивнула, соглашаясь.

Начальник гарнизона еще раз поклонился, захлопнул дверцу, затем кто— то запрыгнул на козлы рядом с кучером.

Экипаж вновь покатил, на этот раз колеса стучали по брусчатке, которой были вымощены городские мостовые. В любое другое время Амалия с удовольствием рассмотрела бы освещенные новомодными газовыми фонарями улицы, по которым сновал народ, заметила бы отличия в платьях и костюмах прохожих, но сейчас она была слишком потрясена происшедшим. Её сил хватило лишь на то, чтобы сидеть в карете, старательно избегая растерянных взглядов своих спутниц.

Экипаж остановился, послышался скрип ворот, затем, судя по шуму, брусчатка сменилась гравием, значит, они въехали в ворота императорского дворца. Амалия бросила взгляд в окно. В любое другое время, возможно, она бы полюбовалась парком, по праву считавшимся особой гордостью Ястребиного замка, но сейчас и темный парк, и сам замок показался ей зловещим.

Построенный в незапамятные времена как родовой дом князей Лауфенбургских, он неоднократно перестраивался, и сейчас о старинной крепости напоминали лишь часть стены да часовня с огромными стрельчатыми окнами, украшенными витражами.

Карета остановилась у главного входа. Лакей, одетый в красно— золотую ливрею с вышитым на спине имперским гербом: парящий над тремя звездами ястреб, открыл дверцу. Амалия заметила и потрясенный взгляд, и траурную повязку на его плече. Значит, все было правдой. Она вышла и беспомощно замерла, ожидая, пока графиня покинет карету. Слуги тем временем выгружали сундуки. Женщина долго мешкала и в конце концов решила не выходить.

— Простите, моя дорогая, вы не будете против, если я попрошу кучера отвезти меня в мой особняк, на улице льет как из ведра? — не дожидаясь ответа, она захлопнула дверь и постучала в крышу кареты, — Трогай!

Лошади

уныло поплелись к воротам. Амалия так и осталась стоять на крыльце, совершенно не зная, к кому обратиться.

— Контесса, — окликнул ее незнакомый человек в военном мундире. Не будь девушка так растеряна, она даже определила бы род войск незнакомца и заметила, что у него красивые голубые глаза. Но она была так подавлена, что обращала внимание лишь на повязку из черного крепа, закрепленную на правом плече.

— Простите мне мою дерзость, мы не представлены друг другу, — продолжал мужчина, — Но, думаю, в столь исключительных обстоятельствах мы можем отступить от этикета, я — барон Эдмунд Фриш, адъютант, или, если угодно, секретарь Его Императорского Высочества, ныне — наследного принца Рудольфа.

— Барон, — Амалия заученно протянула руку, которую тот поцеловал. Это словно отрезвило ее, девушка вздрогнула, её взгляд стал более осмысленным, — Простите, это все…

— Неожиданно, да, я понимаю, — кивнул мужчина. Девушка вздохнула:

— Как это произошло?

— Никто до конца не знает. Императорская семья находилась на яхте, когда внезапно начался сильный шторм. Судно налетело на скалы. Никто не выжил.

— И кто, — голос стал очень тонким, девушка осеклась, откашлялась и продолжила, — Кто теперь будет править?

— Племянник императора, — барон моментально угадал вопрос, — принц Рудольф. Завтра вы с ним увидитесь, он назначил вам аудиенцию в полдень, — барон вдруг спохватился, — Впрочем, что же мы стоим у крыльца. Ваши комнаты давно готовы!

— Мои комнаты? — растерянно повторила она.

— Да, — он вежливо кивнул, — Конечно, из-за этих печальных событий во дворце форменный беспорядок, но комнаты были подготовлены заранее.

— Хорошо, — она потерла виски пальцами, пытаясь унять головную боль. Все происходящее напоминало дурной сон. Все эти слуги с перекошенными от страха лицами, гвардейцы с траурными повязками на рукавах, сам адъютант новоявленного наследника, — Думаю, самое разумное будет действительно пройти в комнаты, тем более что их приготовили…

Барон был настолько любезен, что лично проводил Амалию в отведенные для нее покои, после чего раскланялся, пообещав, что гостье незамедлительно доставят ужин.

Дождавшись, когда двери за ним закроются, девушка буквально упала в кресло и закрыла лицо руками.

— Герда, все же, что мне теперь делать? — спросила она у служанки, голос звучал очень глухо, сказывалось напряжение последних часов. Та подошла и аккуратно погладила свою госпожу по голове, точно маленького ребенка:

— Думаю, контесса, вам лучше всего сейчас лечь спать. Утро вечера мудренее.

Глава 2

Амалия спала плохо. Она несколько раз просыпалась и долго смотрела на почти невидимый в темноте ночи балдахин огромной кровати, пытаясь понять, что ей делать дальше. Будущее виделось ей очень туманным. Она то чувствовала себя виноватой в том, что не оправдала надежд, возложенных не нее отцом, то ощущала безотчетную радость, что ей не надо выходить замуж за кронпринца, которого она недолюбливала. Эти мысли влекли за собой ощущение стыда, ведь Леопольд и его родители погибли, и о них не стоило думать плохо. К тому же еще была политика, эта ужасная политика, в которой, к огорчению своей матери, она разбиралась гораздо лучше, чем в составлении букетов.