Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
Косарева очень интересует работа КИМа. С его приходом Московская комсомольская организация всерьез занялась интернациональным воспитанием молодежи. Насколько я знаю, он крепко поддерживает Хитарова в вопросе создания «Юнгштурма».
Чем-то — только уж, конечно, не внешностью — Саша напоминает мне Петра Смородина. Никаких дипломатических уверток и зигзагов. Скажет как отрежет. Идет к цели по самой короткой прямой. Ненавидит комчванство и зазнайство. Встретившись с какой-нибудь дивчиной или парнем, уже их не забудет. Память отличнейшая. «Стоящий парень. Пусть поработает инструктором». — «Да откуда
Саша азартен и горяч не только во время работы. Вот и сейчас, следя за разыгрываемой пирамидой, он то и дело «подбадривает» Вартаняна и Борецкого:
— Ну и мазила-мученик! Такого шара не положил!
— А ты, пожалуйста, дорогой… встань и покажи класс, — зловеще сверкнув глазами, парирует Вартанян. — Даю тебе десять очков вперед. Выиграешь — кий на колене сломаю, клятву дам год не играть.
— Может, и вправду наказать! Что-то больно расхвастался наш чемпион! — Глаза у Саши загораются, он задорно вскидывает голову, и я вижу смешную ямку, разделяющую его круглый, волевой подбородок. — Держись, товарищ Вартанян!
— Брось! Мы же договорились в «американку»! — канючу я.
Но тут в бильярдную входит Хитаров. Никогда еще не видел Рафика с кием в руке. Его стихия — шахматы. Дебют Рети, защита Грюнфельда и всё такое прочее… Интересно, каков он на бильярде!
Отыскав глазами Косарева, Рафик медленно обходит стол и, уклонившись от яростного замаха Вартаняна, подсаживается к нам. Он чем-то расстроен: губы плотно сжаты, брови почти сошлись над переносьем.
— Ты что такой неласковый? — спрашивает Косарев, продолжая одним глазом следить за игрой.
— Немного устал. Очень долго спорили по вопросам программы.
— Завтра будут принимать?
— Д-а-а, завтра, — задумчиво тянет Хитаров. — Программа борьбы коммунистов против империалистических войн, программа мировой революции. Большой силы документ!
— А ты чем-то недоволен! Я вижу. — Повернувшись всем корпусом к Хитарову, Саша смотрит на него вопросительно и тревожно.
— Недоволен?.. Не то слово, Саша. Недоумеваю. Не могу убедить себя в ошибочности некоторых собственных наблюдений. Я привык верить опыту и политическому чутью немецких товарищей. Но вот они заявляют: это белое, а я вижу совсем другой цвет. В чем же дело? Я никогда не страдал дальтонизмом…
— А если поконкретнее? — перебивает Косарев.
— Конкретно — некоторая недооценка фашизма; совсем конкретно — его немецкой формы. Понимаешь, дорогой, я довольно долго жил в Германии. И как раз при мне Гитлер и Людендорф попытались захватить власть. Гитлера посадили в тюрьму на пять лет, но выпустили уже через год. А в тысяча девятьсот двадцать пятом году он опубликовал свою книгу «Майн Кампф», и, скажу тебе, она нашла своих читателей. Теперь об этом как-то забыли. Почему забыли? Я думаю, что под гипнозом цифр забыли. На выборах в рейхстаг в тысяча девятьсот двадцать четвертом году национал-социалисты получили почти два миллиона голосов, а в мае этого года — только восемьсот десять тысяч. Решили — национал-социализм уже не пользуется поддержкой в массах. И сбросили коричневых со счетов! Обрати внимание на выступление Шнеллера.
— Ты выступал на комиссии? — спрашивает Косарев.
— Предлагал расширить раздел о фашизме. Дифференцировать его характеристику… Ты заметил, как тщательно разложены по полочкам все течения лжесоциализма? Мы вспомнили «конструктивный социализм», продолжающий фабианские традиции супругов Вебб и лорда Оливера, упомянули «кооперативный социализм» Шарля Жида и К°, сказали о гильдейском социализме, об австромарксизме наконец! И это правильно, и это необходимо, ибо социал-реформизм одинаково опасен в любом своем одеянии. Но почему же, объявив итальянский фашизм классическим, не проанализировать его новую, германскую, форму — нацизм!
— Ты же сам говоришь, что немецкие товарищи не считают его большой опасностью, — задумчиво сказал Косарев и машинально накрутил на палец прядь волос, упавшую на лоб. — И, пожалуй, я их понимаю. В стране, где всё еще шаманствует старик Каутский… Да, прав товарищ Сталин: удар должен быть прежде всего направлен против соглашательских сил и партии. Тогда и фашистам каюк!
— Верно, конечно, и всё же мне кажется…
Они стали спорить.
Вартанян, проиграв контровую Борецкому, подошел к нам и, опершись на кий, несколько минут прислушивался к спору. Вмешался стремительно и напористо:
— Подожди, пожалуйста, Саша. Когда в тысяча девятьсот девятнадцатом году Муссолини организовал первые банды чернорубашечников, разве кто-нибудь думал, что через три года фашисты захватят власть? Никто не думал! А они захватили. Факт или не факт?
— Да ты меня не агитируй, — усмехнулся Косарев. — Речь-то ведь о Германии. И экономическая основа там иная, и традиции в рабочем движении прочные.
— Правильно. Но и фашизм не совсем итальянский. Обновленный и приспособленный для психологии немецкого лавочника и фельдфебеля. Об этом, дорогой, я и толкую, — тотчас же возразил Хитаров.
Я, конечно, молчал. Только слушал. Доводы Рафика казались мне убедительными. На теле Германии набухает коричневый волдырь. Вскрыть, пока не поздно, а то прорвется и зальет гнойной коричневой жижей всю Германию! Опять каторга, пытки, виселицы… Нет уж, хватит нам Италии! Но если товарищ Сталин говорит, что бить надо прежде всего по социал-соглашателям… Он-то ведь лучше всех знает, что к чему! Значит, ошибается Рафик? Эх, если бы мне удалось побывать в Германии! Тогда бы и я, может, высказал бы свое мнение, а не хлопал глазами, как сейчас.
— Давай-ка «американку», — предложил Борецкий. — Они теперь до утра будут спорить. Как ты, Саша?
Косарев только нетерпеливо отмахнулся, — мол, не лезь ты со своим бильярдом.
А я, вооружившись кием, бил по шарам со страшной силой, представляя, что каждым ударом уничтожаю чернорубашечника или штурмовика. Сперва мне это помогало, но потом шары с протестующим треском стали спрыгивать с бильярда на пол, и я проиграл Ване три «американки» подряд.
«БАНДЬЕРА РОССА»