Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

Дмитревский Владимир Иванович

Большая бронзовая стрекоза доверчиво села мне на плечо, и я осторожно взял ее за жесткие, как пергамент, крылья и поднес к голове Маргарет:

— Смотри! Совсем как твои волосы.

— Пожалуйста, не надо. Сомнешь ей крылья.

Я выпустил стрекозу, и она, посверкивая на солнце, полетела вдоль берега.

— Почему ты молчишь всё время, Тмитрий?

— Я думаю.

— Это большая тайна?

— Нет. Я думаю, что будет, когда ты уедешь.

Маргарет попробовала улыбнуться:

— Эта река будет продолжать бежать, и ты будешь

купаться с какой-нибудь девушкой… И, может быть, поймаешь для нее другую стрекозу.

— Ну, это как сказать!.. А ты?

— Я буду работать. Много работать для нашей революции. И, наверное, вспоминать этот день.

Защемило сердце. Я приподнялся на локтях:

— Маргарет!

— Что? Почему ты не хочешь говорить — Маджи? Не нравится так?

— Маджи, — шепотом сказал я. И еще: — Маджи, Маджи!

— А как будет по-русски маленькая Маргарет?

— Рита. Можно — Марго. Но Маджи гораздо лучше. Милая Маджи!

— Я — милая для тебя?

— Очень! — И я коснулся кончиками пальцев ее плеча, чуть порозовевшего на солнце.

Маргарет вздрогнула. По лицу ее пробежала тень.

— Пойдем, Митья. Мы провели здесь много времени. Теперь не смотри на меня, Митья.

Она быстро оделась, и мы пошли через луг. Я всё же не удержался и спросил:

— Почему не приехал Морис? Вы поссорились?

— Тебе жалко, что он не приехал? — в свою очередь спросила Маргарет.

— Как бы не так! — воскликнул я. — Мне он знаешь как надоел, твой Морис. Он такой занудливый, что от него молоко киснет.

— Я это не поняла.

— Ну, в общем, очень скучный. Понимаешь?

— Друга нужно брать со всем, что у него есть. Хорошее, плохое, скучное. Иногда это очень трудно.

— Ты очень с ним дружишь? — ревниво спросил я.

Маргарет промолчала. Запела какую-то песенку, оборвала ее на полуслове и вдруг крикнула:

— Теперь побежим!

Мы промчались по лугу, ворвались в жалобно скрипнувшую калитку, обежали с левой стороны пруд и, запыхавшиеся, остановились под большим кленом, что стоял на часах возле лестницы. Сразу стало зелено и прохладно, и я прислонился спиной к толстому и гладкому стволу. Маджи была рядом и смотрела на меня широко открытыми, сейчас ярко-коричневыми глазами. Мне показалось, что ее взгляд о чем-то спрашивает. Я обнял ее и услышал, как торопливо и сильно бьется ее сердце, — должно быть, от быстрого бега. Я наклонился, а она всё продолжала смотреть на меня.

— Маджи…

Теперь я слышал только свое сердце. Оно гулко билось в груди, в горле, в висках. И уж не знаю, как это получилось, но только я поцеловал ее в губы, и еще раз, и потом в ухо, потому что она вдруг резко повернула голову.

— Не надо… Пожалуйста, не надо… Пусти.

Я тотчас же разжал руки, но не удержался и зло бросил:

— Опять Морис!

Она покачала головой:

— О, ты не можешь всё понять. Я сама очень виновата.

— В чем ты виновата?

— Не надо… Не надо говорить… — В голосе и глазах Маргарет

были слезы.

Я махнул рукой:

— Ладно, пошли.

Мы медленно поднимались по лестнице, совсем рядом, иногда касаясь друг друга плечом, локтем, бедром, но каждый сам по себе.

— Куда же вы пропали? — возбужденно кричал Миша, стоя на верхней площадке лестницы и размахивая полевым биноклем. — Приехали ребята из Хамовнического и Московского бюро. Очень хотят с вами встретиться.

— Не обошлось, значит, без начальства, — сказал я.

— И не говори, — сказал Миша. — Подавай им представителей КИМа, и никаких гвоздей! Я говорю — купаться пошли. А они претензии предъявляют, почему одних отпустил.

Тут как раз и появилось начальство: два парня в шевиотовых пиджаках и толстоногая, крепкая, как гриб-боровик, девчушка.

— Это ты Муромцев?

— Я Муромцев.

— Будем знакомы. Я — Лиза, зампредседателя Московского бюро. — Она сверху вниз рванула мне руку, точно намереваясь вывихнуть ее в плече, и сообщила, что ответственна за все мероприятия по интернациональной связи.

— Я давно хотела с тобой поговорить, — тараторила она, ухватив меня за локоть и устремляясь к дому. — Да знаешь как некогда… Давай посидим на террасе и обсудим план мероприятий… Вы, надеюсь, до вечера не уедете?

А парни из районного бюро с двух сторон подступили к Маргарет, осторожно взяли ее под локотки и увели в неизвестном направлении. Может, оно так-то и лучше! Мне трудно было бы остаться сейчас с глазу на глаз с Маргарет и говорить о вещах посторонних и незначительных. Уж лучше подробно обсудить весь план интернациональной связи, который вытащила из своего портфельчика толстоногая и напористая Лиза.

И так получилось, что Лиза целый день не отходила от меня ни на шаг, а у Маргарет вместо одной тени стало три, — шевиотовые пиджаки следовали за ней как завороженные.

Провожать нас отправился весь лагерь. Шли мы на этот раз не по лесным и луговым тропинкам, а по проселочной дороге, под дробь четырех барабанов и воинственный коллективный клич: «Раз, два, три! Пионеры — мы. Мы фашистов не боимся, пойдем на штыки».

Я так и не смог пробиться к Маргарет сквозь сгущавшуюся тьму. Она шла где-то впереди, и два парня из Хамовнического бюро пионеров освещали ей путь вспышками электрических фонариков, а я плелся сзади, и на руке моей висела Лиза, тяжелая и ненужная, как чугунное ядро.

НЕ НА ШТЫКАХ

За несколько дней до открытия VI конгресса Коммунистического Интернационала на нашем этаже появился человек, которого я раньше никогда не встречал.

Он зашел и в агитпроп, поговорил с Лейбрандтом по-немецки, на отличном французском перебросился несколькими фразами с оказавшимся тут же Франсуа Бийю, в коридоре, встретившись с Колей Фокиным, хлопнул его по плечу и осведомился по-русски:

— Ну, как ты жив, Николай? И что есть нового за Великой китайской стеной?