Давайте, девочки
Шрифт:
Рыжюкаса обожгло. «Вы хотели поводов для ревности? Их есть у меня…»
Однажды что-то подобное с ним уже было, когда, остыв и успокоившись после ссоры, он шел мириться к Вете, своей Крылатой Любовнице. Она и впрямь была бесспорно лучшей,которая плюс ко всему (юна, сисяста, заводна и неприхотлива), еще и на гитаре играла, а пела в полный отпад:
Ну так хватит о женах законных. Мм ли наши печали понять?..А
Встречала его она всегда одинаково. Он поднимался на лифте, она его поджидала, вслушиваясь в шумы и шорохи на лестнице, так что, когда бы он ни появлялся, она распахивала перед ним дверь, раньше чем он звонил, а простенький ситцевый халатик на ней разлетался, как крылья. Она бросалась к нему на шею, а ее упругая тяжелая грудь покрывалась гусиной кожей от соприкосновения с его пиджаком – нет, со свитером, он тогда отпустил бороду и надевал на работу колючий свитер, чтобы походить на Хемингуэя.
Но в рабочее время он обычно торопился, дергался, все сминалось, из-за чего они и поссорились.
Получив тайм-аут, он был даже рад: как всегда, запарка в редакции. Потом все собирался к ней вырваться и все откладывал. А когда совсем заскучал и вырвался, тут же и отправился, прикупив по дороге охапку ее любимых пионов.
Вызвав лифт, он замешкался, и в кабину успел влететь какой-то нахальный парень лет двадцати (Рыжуку тогда было тридцать), который с ходу нажал кнопку седьмого этажа, так что Рыжук едва успел войти за ним и что-то промямлить насчет «подросткового хамства», но весьма невнятно, так как этажи у них совпали и особого повода для предъявления претензий не было. Хотя, конечно, спросить Рыжука, на какой ему этаж, этот юный нахал вполне мог бы…
На седьмом этаже он вылетел пулей, а Рыжук снова замешкался, на этот раз, к счастью, потому что подлетел парень к двери Веты, и едва он оказался перед нею, как дверь распахнулась, и Вета бросилась к нему, распахнув ситцевый халатик и обвив голыми руками его козлиную шею.
Рыжуку ничего не оставалось, как задвинуться в глубь кабины и нажать кнопку первого этажа…
И сейчас с этим «супер-Сеней» с Фабрики звезд ему ничего не оставалось, как задвинуться.
Или немедленно превратить эту историю в обычный и, в меру возможностей, поучительный урок.
У него ведь была Система Координат.И он не собирался обкрадывать Маленькую, лишив ее всех радостей, какими заполнена была его собственная юность, затянувшаяся так надолго. А любой Сеня это именно такая радость. Как тот таксист для юной восьмиклассницы. Оказавшись на месте Маленькой, сам он именно так бы и поступил, он к Сене на крыльях бы понесся.
Сейчас Рыжюкас заставил себя ей это позволить– даже задним числом, даже в их номере, который он совсем не для этогоснимал, даже… О, этих «даже» можно навернуть, сколько душе угодно!.. Но надо быть последовательным, и он убедил себя, что ничего страшного не произошло. Напротив, они подняли планку их «независимых» отношений… которые ему вдруг очень сильно захотелось любой ценой сохранить. Несмотря даже на то, что с работой у них все как-то расклеивалось…
По его настоянию
Был туман, лавочка отсырела, он предложил ей зайти в кафе «Trys draugai» [10] – это неподалеку и название теперь как специально для них, но они с Сеней только чтопозавтракали и выпили кофе.
Тогда он купил в киоске две толстые газеты, чтобы подстелить, они уселись, и он сумел ее спокойно обо всем расспросить, удержавшись только от вопроса «Надолго ли Сеня?».
10
Да (литовск.).
И обрадовался, что Сеня «какой-то странный». Ну, как-то не так себя ведет…
– До или после?– по-дружески озабоченно поинтересовался он.
Расспрашивать их он умел. Они всегда ему все и рассказывали. До мельчайших подробностей и деталей. До того, какой формы ей попался член и какого вкуса оказалась сперма. Догадываясь об этом, друзья Рыжюкаса за это его тихо ненавидели. Но подружки знали непременное условие вольной натаски:что бы ни происходило на стороне, закончиться должно обязательно с ним – самым подробным перемыванием заводящих его мелочей. Правда, расспрашивал он обычно не на лавочке, а завалившись в постель и никуда не торопясь…
– Так что же тебе в нем не понравилось? – спросил он, выслушав ее сбивчивый рассказ о проведенной с мальчикомночи. – Я ведь вижу, что понравилось не все…
– Да нет, нормально… Только он какой-то пассивный, совсем без полета…
– Может быть, не пассивный, а осторожный и мягкий… – подсказал он. – Это же очень приятно, что он не такой нахал, как остальные… Ты попробовала его похвалить? Еще лучше чем-нибудь восхититься. Мы же с тобой проходили…
Он снова давал урок, он снова оседлал свою любимую, проверенную и надежную лошадку.
Она посмотрела на него недоверчиво, но с интересом.
– А если он сразу кончил, и у него уже больше не стоит?
– Вот и спроси почему.Только не у него спроси, а у себя… Ты сделала ему минет?
– Разумеется. Правда, как попало…
– Вот видишь, «как попало»… Я сразу понял, что дело в тебе. Ты же помнишь, я учил тебя, как надо с этим инструментом обходиться… Тут бы сказать ему, как противны тебе эти бараны с торчащей, как штанга от троллейбуса, елдой. И как ты счастлива, что у него онтакой мягкий, вальяжный… Вот здесь он бы и осмелел, и показал бы тебе всю глубинутвоей ошибки.
– Да стоит у него, как кол. Это я так сказала… И огромный, – она виновато улыбнулась, – почти как твой…
Рыжюкас тоже улыбнулся – ее готовности к наивному реверансу в адрес наставника.
Как-то в Коктебеле, в Доме творчества, он нечаянно встретились с одной из его воспитанниц, всю ночь прогуляли, еще пили вино. Под утро пришли к нему в номер и спать, как провалились, а она вдруг встрепенулась – уже светает, надо бежать, но как же без этого.Пришлось, не раздирая век, как-то начать, разумеется, не больно получалось… Но его возбудил и призвал к жизни ее возглас, переходящий в восторженный стон: