Давайте, девочки
Шрифт:
Тут-то Малёк не выдержала. И взорвалась, как консервная банка с шипящим карбидом.
– Ну хватит же, хватит меня прессовать! Можешь ты, в конце концов, перестать здесь вые… выкобениваться и прямо сказать, чего конкретно, понимаешь, конкретно,ты от меня хочешь?! Чего вам всем от меня надо?!
С Сеней у нее получилось не совсем так, как он ее научил.
Хотя все, что он посоветовал, она с ним и проделала. И граната в башке у того взорвалась. Он действительно ничего такого себе не представлял. И был ошарашен, наверное, и восхищен.
Нетрудно догадаться, что про «весь этот кошмар» для Сени было слишком…
– Зачем ты мне это рассказываешь? – мрачно спросил Рыжюкас, как когда-то он спросил ее про Диму.
– Чтобы ты не думал, что я тебе изменяю, – так же, как тогда, ответила она. – Я никогда никому не изменяла… Я же тебе говорила, что сначала заканчиваю с одним и только потом с другим начинаю.
– А когда с ним заканчиваешь, то возвращаешься к предыдущему?
– Это не я, это ты придумал про то, чтобы возвращаться. Но если захочется, я могу и вернуться.
Она замолчала. Она устала и больше не хотела ни о чем говорить.
Чего он от нее хочет? «Проповедник Системы»…
Почему вдруг девица, которой никто, кроменего не нужен, по дороге к жениху сразу заваливается на вагонную полку с незнакомым мужиком, что втрое ее старше? Да никогда бы ничего у них и не было, не будь она вконец отвязанной и не подчинись тогда простому любопытству.
Он сам-то, что, никогда таким не был?
Когда же он стал самонадеянным олухом, чтобы вообразить, что отдалась она ему исключительно из-за него? Не устояв перед чем? Перед всеми его прелестями облезлого барина, перед вальяжной внешностью и перед его самоуверенностью, опытом, положением в обществе? Или перед его круглым животом, который у него, как кролик. Какой, к хренам, кролик – «трудовой» мозоль, постыдная утроба…
Что их свело? Что, кроме ее готовности отдаться любому по первому же импульсу? И быть с ним лишь пока не угаснет этот импульс – что бы себе при этом он ни вообразил и как бы из кожи не лез, стараясь ее привязать…
Но откуда его терзания? Ведь именно импульсивностью она его и взяла. А потом совсем развеселила, тем, как пересказала разговор о нем со своей матерью.
«– Как тебе не стыдно, – сказала мама, – ты же с ним спишь, дочка. Он ведь тебе никто, он взрослый, даже пожилой и совсем чужой для тебя мужчина.
– Ты тоже трахалась с папой до свадьбы, сама говорила.
– Но ты же еще и удовольствие получаешь, дрянь!»
Глава одиннадцатая
ДИТЯ ПРИРОДЫ?
Чего конкретноон хочет, Рыжюкас уже, кажется, начал соображать.
Он ведь давно подумывал ее приручить. Еще в первый день в гостинице, когда она так долго спала. Хотя тогда ему это еще не было нужно и представлялось безрассудством…
Но вот он уже и прикипел.
Она ему нравилась. Он с восторгом опускался на ее простейший уровень, понимая, что с нею он снова юн, что с нею он вернулся в себя, как надышавшись озоном. Радовался своей юношеской дури и всем ее уличным выходкам, от которых раньше рванул бы, как от чумы.
Даже когда в очередном психе она совсем по-дворовому залепила ему в глаз, поставив «классный фингал», а потом еще и пригрозила по приезду в Минск позвать своих пацанов, чтобы они его проучили, он только рассмеялся – уже в полном умилении.
Ему и пацаны понравились, и фингал.
– Чего ты? – спросила она настороженно, как всегда, ожидая подвоха.
– Мне очень понравилось… Особенно как ты меня напугала до смерти «пацанами». Вот и смеюсь…
Про «пацанов» ведь он ей рассказывал, про Витьку Отмаха. Она, конечно, других пацановимела в виду, но было смешно представить, как она жалуется на него Чижику или Зигме.
…Можно вывесить мишень и попасть в десятку, потом снова попасть. Снова и снова. Однажды Рыжюкас видел такое на стрельбище.
Чемпион выбивал шестьсот из шестисот возможных. Каждый выстрел он отправлял в десятку. Уже после тридцатого выстрела в публике началось волнение. На трехстах метрах пуля попадала в пулю, а чемпион продолжал их укладывать одна в одну. Волнение возрастало. Это вздрючивает – присутствовать при невозможном…
Каждый раз – что бы она ни делала, что бы ни говорила, что бы ему ни рассказывала – это было попаданием в десятку. По восходящей. То есть сначала ее поведение и манеры – дикие и вызывающие – его коробили. Но когда он привел ее в клинику, и врачиха спросила: «Сколько у вас было мужчин?», а Малёк оживленно откликнулась: «А у вас?», он понял, что такого сокровища ему больше не найти.
И уже совсем умилился, когда она рассказала ему, как на школьных соревнованиях она от волнения описалась на старте. И потом умилялся, узнав, как она боялась и совсем не умела плавать, а однажды попробовала проплыть с маской и трубкой и увидела крабов, за которыми гонялась до посинения, заплыв неизвестно куда и чуть не утонув…
А когда они в колледже учились водить машину, она, оказывается, на стареньких «Жигулях» ухитрилась врезаться в автобус и перевернуть его. «Хорошо, что без пассажиров». А в детском саду мальчишки натолкали ей полную попку ягод рябины, но, как нарочно, назавтра сдавали на анализ кал и врачи от ужаса чуть не свихнулись… А когда она пришла в институт, все перепутав и проспав зачет, оказалось, что в этот день у них вовсе не зачет, а экзамен по другому предмету, который она тут же сдала, хотя даже толком не знала, как называется этот предмет…
Радость действительно пропорциональна невероятности. Но какая же невероятная везуха свалилась на него вместе с тем слепым дождем с сентябрьского неба.
Дитя природы, которую переделать уже никак невозможно, а можно только любить – со всеми ее недостатками, которые он научился принимать, как достоинства. И именно в этом он видел теперь вершину своего опыта. А если он и «стругал» Малька, то только по привычке. Больше всего восхищаясь тем, что она сопротивлялась ему, как никто раньше.