Давайте напишем что-нибудь

Клюев Евгений Васильевич

– …и я бы тогда ответила Вам, – продолжала мечтать Марта, – что ни с кем я своих веселых часов не делила – а забеременела просто и не знаю как.

– Так не бывает, – сказали опытные человеческие массы.

Марта посмотрела на них с жалостью:

– С вами, может быть, и не бывает, человеческие массы… со мной же – практически на каждом шагу бывает. Не то чтоб, конечно, беременеть на каждом шагу, а… ну, всякое, в общем, бывает.

– Всякое, может быть, и бывает, – не сдавались человеческие массы, – а вот насчет забеременеть – это увольте!

– Увольняю, – воспользовалась

предложением Марта и уволила человеческие массы навсегда. Рединготу же сказала: – Если Вы Ближнего, Сын Бернара и Кузькину мать судить начинаете – начинайте и меня. Потому что я ничем не лучше их: вот видите, забеременела…

– Мы не забеременели, – уязвленно обособилась троица, – зачем так уж сравнивать-то?

– Да какая разница – забеременели, не забеременели!.. – Марта вздохнула. – Каждый из нас по-своему предал величайшую из человеческих идей: как мог, так и предал. Ближний с Сын Бернаром – своими кутежами, Кузькина мать – уйдя на подиум, я – забеременев… Куда мы теперь такие годны? Только Вы один и чисты, – Марта с восхищением взглянула на Редингота. – Чисты, как в самом начале романа. Чисты и одиноки…

– Я чист и одинок, – повторил Редингот, будто под гипнозом.

– Все чистые одиноки, – обобщила Кузькина мать. – А все грязные вместе: так сообща и валяются.

Редингот смотрел на Марту глазами участкового врача.

– И давно это у Вас… началось?

Ответ Марты прозвучал как подготовленный:

– Когда мы к Парижу подлетали. Вы тогда еще писали письмо у меня на спине.

– Вот от этого дети и бывают! – не сдержался Сын Бернар.

– Ох, Сын Вы Бернар, – вздохнула Марта. – Сколького Вы еще не знаете!.. Дети вовсе не от этого бывают. Дети бывают от того, что люди глубоко задумываются.

– Вы – задумались? – с ужасом спросил Редингот, чувствуя, что из-под ног его выбивают последний камень. – Эх, Марта, Марта! Говорил же я Вам: величайшие идеи человечества осуществляют не задумываясь…

– Не говорили Вы мне этого, Редингот, – простонала Марта, – видит Бог, не говорили!

Редингот выглядел хуже некуда, а лучше есть куда.

– Может, и правда не говорил… Может, только собирался. Я ведь и раньше замечал, что Вы задумывались… О том, кто сидел на брегах Невы.

Марта кивнула, глотая крупные, как виноград, слезы.

– Но я-то, я-то, – разводил руками Редингот, – я-то ведь не Сын Бернар! Я-то ведь знал, от чего бывают дети… у самого их сорок! Было время, – он виновато заглянул в прошлое, – когда и я задумывался. Сорок раз задумывался вот… греховодник старый.

– А я сначала задумывалась просто так, без последствий… Но когда задумалась в последний раз, поняла, что беременею. И забеременела.

– Наверное, такой уж момент был, – обреченно развел руками Редингот, – …самый неподходящий момент задумываться. Потому что именно тогда, наверное, задумался и тот, кто когда-то сидел на брегах Невы. Чему ж удивляться?

– А чем нам мешает строить Правильную Окружность из спичек то, что мы теперь не чисты и не одиноки? – вдруг спросил Ближний, молчавший все это время.

– Вы просто

дурак, Ближний, – сказала Кузькина мать.

Все с ней согласились.

Через некоторое время Редингот с несвойственной ему нерешительностью произнес:

– Что меня еще смущает во всем этом, так это участие Деткин-Вклеткина.

– Причем тут Деткин-Вклеткин? – задал глупый вопрос так ничего и не понявший Сын Бернар.

– Экий Вы… – поморщилась Кузькина мать. – Это же он задумался в тот самый момент, когда задумалась Марта! А значит, он отец будущего ребенка…

– Слава Богу, что я никогда не задумывался! – возблагодарил судьбу Сын Бернар.

– Значит, Вы и не отец ничей, Вам же проще, – подвела утешительный итог Кузькина мать. Потом она с тревогой посмотрела на Редингота.

Марта поймала ее взгляд в подол и спросила Редингота, взяв его за локоть:

– Вам очень больно, что мы такие?

– Очень, – признался тот. – Вы все были моей опорой. – Тут он вздохнул и добавил: – Ну, что ж… пора, значит, кончать суд истории.

– Как это – кончать суд истории? – влетели в зал взбудораженные человеческие массы, подслушивавшие за дверью.

– Я же уволила вас! – напомнила им Марта.

– И, что, нам теперь слова сказать нельзя? – еще больше взбудоражились человеческие массы и заявили, что не уйдут из Зала Суда Истории, пока не будет оглашен окончательный приговор.

– Ну и оставайтесь тогда, а мы пошли, – махнул рукой Редингот и направился к двери. За ним потянулись и остальные.

Однако человеческие массы стояли стеной, никого из зала не выпуская, и как-то подозрительно чавкали.

– Или оглашайте приговор, или мы поглотим вас всех! – предупредили они.

Перспектива быть поглоченным человеческими массами не устроила никого. После непродолжительного совещания вперед выступил Редингот:

– С глубоким прискорбием сообщаю… – начал он.

– Приговор с глубоким прискорбием не выносят! – поправили его человеческие массы. – Приговор выносят нейтрально!

Прислушавшись к этой поправке, Редингот сразу же вынес нейтральный приговор:

– В происшедшем виноваты все без исключения, – сказал он строго.

И, решительным жестом смахнув со щеки мелкую, как пакость, слезу, он отправился строить Абсолютно Правильную Окружность из спичек один.

Остальные увязались за ним.

ГЛАВА 29

Вставная, как зубной протез, новелла о простодушной Паките

Изготовить полноценное художественное целое без вставной новеллы, скажу вам со всей ответственностью, совершенно невозможно. Только не спрашивайте меня почему – спросите лучше литературных критиков, это воронье, слетающееся на поживу всякий раз, когда благовонный доселе труп писателя начинает сдаваться под беспощадными ударами времени. И литературные критики тотчас ответят: да как же, ответят они, мыслимо полноценное художественное целое без вставной новеллы? И главное, что возразить им вы, конечно, не сможете, ибо подобные аргументы бьют наповал и правых, и виноватых, а также – просто для порядка – случайных свидетелей.