Дайсё-ян. Книга первая
Шрифт:
– У тебя там что, жидкий азот в тюбике?
– не стерпев непередаваемых ощущений от заморозки своей филейной части, интересуюсь у Маши.
– Терпи, - бескомпромиссным тоном, отвечает она.
– Терплю, - вздыхаю я.
– Куда же я денусь.
– Мне стало не интересно. Слишком легко, - после недолгой паузы, произносит Маша загадочную фразу, заставляющую меня напрячься.
– «Что там у неё слишком легко, крыша съехала?»
– В смысле?
– озвучиваю я своё недоумение.
– Ты спрашивал, почему я перестала ловить преступников, - поясняет она, напоминая
– А-а, понятно. Пресыщение.
– Можно и так назвать, - соглашается с моим утверждением девушка.
– В один, прекрасный момент я поняла, что, сколько их не лови - преступники не переведутся. Пусть, их количество снизится до минимума, но всегда найдутся те, кто захочет встать на кривую дорожку.
– То есть, эту страну, все же, погубит коррупция?
– решаю я немного подтрунить Машу.
– При чём здесь коррупция? Я занималась уличной преступностью.
Не веря своим ушам, с подозрением смотрю на девушку.
– Маша, коррупция - основа преступности. Любое преступление напрямую или косвенно происходит благодаря коррупции. Будь то мелкая кража из магазина или убийство. В первом случае, бедолаге, возможно, просто не на что существовать, и он крадёт еду, чтобы не помереть с голоду. Всё, из-за чиновников, разворовывающих бюджет, деньги из которого, могли быть потрачены на улучшение условий проживания граждан. Во втором случае, коррупция могла послужить поводом для ненадлежащего исполнения своих обязанностей блюстителями закона, получающих несоответствующую выполняемой работе зарплату. Или, недостаточным, для полноценного патрулирования районов города, штатом сотрудников, на расширение коего не нашлось денег в бюджете. Рыба, как известно, гниёт с головы, а ты хвосты рубишь.
– Я знаю, Серёж. У меня есть причины, по которым не хочу лезть в это болото. Довольствуюсь малым.
«Вон оно как. Что же это за причины такие, о которых она не хочет говорить? Что за рыбка в мутной воде?»
– Надеюсь, не криминал?
– пытаюсь окольными путями выведать Машин секрет. Девушка не поддаётся.
– Тебе поставить укольчик?
– возвращается она в образ медсестры, игнорируя мой вопрос и сменяя тему.
– Есть димедрол и баралгин. Если их смешать, получится сногсшибательная смесь. В прямом смысле.
– Мне бы таблеток от жадности, да побольше, побольше!
– подыгрываю ей.
Смеёмся.
Маша заканчивает возится с моими ягодицами и поправляет на мне халат, скрывая тощие прелести ЮнМи. Стягивает с рук перчатки, кидает их в урну в углу.
– Оставлю мазь на столе. Если будет беспокоить, спустишься, намажешь себя.
– Хорошо, - киваю ей в знак согласия, не спеша, впрочем, вставать с кушетки. При этом, не удержавшись, смачно зеваю. Сказывается напряженная ночь, и кошмар, не давший покоя. И возможно, какое-то успокоительное в составе чудо-мази. Маша, зевнув в ответ, смотрит на ЮнМи с беспокойством.
– Ты, вообще, ложилась сегодня?
– Пыталась, но кошмары замучили, - отвечаю ей, прикидывая, а не завалиться ли мне прямо здесь. Кушетка такая удобная…
– Снова машина, да?
– Да, - киваю в ответ, поворачиваясь на бок, подтягивая колени к животу и подкладывая ладони под щёку.
– Я тут посплю немного? Может, на этот раз, обойдётся
Маша подсаживается с краешку, кладёт ладонь на плечо ЮнМи, и, сквозь ткань халата, слегка сжимает, в ободряющем жесте.
– Спи. Я позабочусь о твоих снах, - произносит она ласковым голосом.
Сцена, яркие огни, освещающие, находящуюся на ней ЮнМи. Огромный зал, размером со стадион, и десятки тысяч пар глаз, зачарованно смотрящих на выступающую девушку. Та, проникновенно исполняет «Прекрасное далёко» на японском языке, а благодарные поклонники ей внимают, заслушавшись невероятным голосом исполнительницы. Вот, отзвучали последние строчки песни, и зал принимается неистово рукоплескать. ЮнМи кланяется, принимая аплодисменты, потом, гордо распрямляет плечи, и широко улыбается. Начинает произносить подготовленную речь. Внезапно, девушка застывает, а затем, на сцене начинает происходить нечто невообразимое.
Узнаю своды « Tokyo Dome». Я наблюдаю за действием как бы со стороны, перемещаясь, словно парящая камера, в пространстве. То, отдаляясь на самый край зала, то приближаясь вплотную к сцене. Вижу, как я, тот, что на сцене, словно борюсь с кем-то бесплотным. Но, не приёмами рукопашного боя, а движениями, норовящими разорвать сковавшие тело оковы, или, вырваться из чьих-то смертельных объятий.
Несколько ударов сердца, кроме неявной борьбы, ничего не происходит, ровно до момента, пока на сцене не появляется новое действующее лицо. Точнее, усы, лапы и хвост. Угольно-чёрная тень мелькает в воздухе, и, приземлившись возле хозяйки, оскалившись, начинает яростно шипеть, уставившись в пустоту. Её шерсть на загривке встаёт дыбом, а глаза стекленеют, как перед броском.
– Отпусти!
– прекращая сопротивляться, произносит девушка на сцене, обращаясь к невидимому собеседнику.
– Пусть до конца года, но я не отступлю. Ты можешь забрать мою плату прямо сейчас. Я жертвую собой, во имя детей, они не должны умирать!
На глазах у изумлённых зрителей, из пор ЮнМи начинает сочиться кровь, мгновенно пропитывая одежду на теле, а кошка, до этого момента неподвижно стоявшая напротив, припав на передние лапы, совершает молниеносный прыжок на, видимого только ей, противника. Раздаётся боевой клич, достойный львицы, защищающей своих детёнышей, мелькают в воздухе острые когти, полосующие пустоту…
У ЮнМи, сразу, после атаки кошатины, подламываются колени. Девушка оседает на пол, теряя сознание, а Мульча - это была именно она, - приземлившись после броска, запрыгивает своей хозяйке на грудь, продолжая шипеть, как бы говоря: «Любой, кто сунется, будет иметь дело со мной!»
Просыпаюсь, от того, что, идущая из носа кровь обильно пропитала, накрывавшую кушетку, простыню, возле моей головы. И щека, буквально, тонет в сыром пятне. Подоткнув большим и указательным пальцами обе ноздри, вскакиваю с кушетки, подскакиваю к рукомойнику, и, зачем-то, сую переносицу под струю холодной воды.