Дайте ей взлететь. История счастливого отца
Шрифт:
Сам я вроде бы ни о чем особо не мечтал, но знал, что отец и мать строят большие планы на мой счет. А еще знал, что больше им надеяться не на кого. Поэтому, раз Бейбей и Мудрый Кака решили, что мне надо подняться на гору, я готов был туда идти.
Каждое утро вокруг нашего домика в Баркане, деревушке, затерянной в округе Шангла на севере Пакистана, собирались петухи, а в миле от него, на поле, нетерпеливо мычали две буйволицы, дожидаясь, пока мой брат придет их кормить. Его главной задачей в жизни было следить, чтобы они ели и тучнели, ведь только так он мог поддержать нашу семью и отца. Брату доставляло удовольствие ухаживать за скотиной и продолжать вести ту же простую жизнь, что и отец, часто повторявший: «Мужчина счастлив,
Моя мать родила ему семерых детей, но драгоценных мальчиков из них было всего двое. Первым родился мой брат, а потом я. Между нами на свет появилось три дочки, и еще две – после меня. Их звали Хамида Бано, Наджма Биби, Бахти Маал, Гул Райна и Назим Ахтар. Я перечисляю здесь их всех, потому что в детстве ни разу не видел их имена написанными на бумаге. О них говорили только применительно к мужчинам: дочери моего отца, сестры Зиауддина и Саида Рамзана. Их никогда не упоминали отдельно. То же самое касалось и моей матери: она была женой Роула Амина, матерью Зиауддина и Саида Рамзана.
Тот факт, что в нашей семье преобладали женщины, становился еще более наглядным в сравнении с обитателями соседнего дома, где рождались одни мальчики.
Там жили наши двоюродные братья – семья моего дяди, – в домике точь-в-точь как наш, с глинобитной крышей. На ней у нас было что-то вроде игровой площадки, которая называлась чам, где все дети – и мальчики, и девочки – с громкими криками носились туда-сюда, прыгали и играли в лапту. Наши подружки в Баркане, беспечные и счастливые, были еще в том возрасте, когда не могли навлечь на себя стыд или бесчестие. Иногда они, разыгравшись, заворачивались до самых глаз в платки матерей или старших сестер, пряча под ними свои маленькие носики и нежные щечки, желая в точности походить на взрослых, которых они любили и с которых брали пример. Через пару лет, когда моим приятельницам исполнялось двенадцать-тринадцать, они начинали носить платки сами, уже постоянно. Взросление обязывало их блюсти свою честь, поэтому они пропадали с детских площадок на крышах и с деревенских улочек, по которым когда-то носились от дома к дому, и сидели взаперти в четырех стенах. Перебравшись сверху вниз, мои бывшие подружки – и младшие сестры тоже – слышали топот детских ног по крышам у себя над головой, напоминавший им о былой свободе. Мы с мальчишками продолжали резвиться и играть в лапту. А девочки, одна за другой, исчезали, словно падающие звезды, но ни у кого это не вызывало вопросов. Они сидели внизу, под нами, готовили еду и перешептывались между собой, а через пару лет выходили замуж и рожали детей, а если нет, то тряслись от страха, гадая, кого им предназначат в мужья.
Моя мать очень заботилась о стенах нашего домика. Раз в год она обмазывала его изнутри свежей глиной, разглаживая и выравнивая ее с такой гордостью и тщанием, словно украшала стены роскошного особняка. Но ее забота о жилище, где укрывались она и мои сестры, не мешала радостным новостям из дядиного дома просачиваться внутрь. Каждый раз, когда у них рождался следующий мальчик и все женщины деревни являлись поздравить мою тетку, разочарование отца, произведшего на свет столько дочерей, становилось все горше.
– Почему у них в доме всегда весна, а у нас осень? – вопрошал он.
Мы, пуштуны, воинственный народ. Сыновья означают, что у мужчины есть армия. Стычки, обычно на словах, и конфликты случаются у нас часто. Если отец ссорится со своими братьями, ссорятся и их дети. Если дядья воюют
– Ты никогда в жизни не будешь счастлив, – как-то раз сказала ему мать, пока все мы, потрясенные, смотрели на них, раскрыв рты. – Окажись ты хоть в раю, все равно будешь говорить, что у соседей рай лучше!
Мой отец постоянно сокрушался насчет удачливости брата. Много лет спустя, когда я уже отделился от него – и территориально, и духовно, – он сказал:
– Почему у моего племянника есть машина? Почему ее нет у моих сыновей? Почему мои мальчики так меня подвели?
Машины к тому времени имелись уже у многих жителей деревни, но до того он никому из-за них не завидовал. Я, будучи достаточно взрослым, ответил:
– Мудрец Кака, порадуйся! Тебе не придется больше ходить домой пешком. Когда племянник увидит тебя на дороге, он должен будет остановиться и тебя подвезти. Ты не будешь больше ходить пешком, потому что, как старшего, тебя будут возить.
Я старался показать отцу, что удачливость племянников на руку и ему тоже. Однако для него это было слабым утешением. Он не хотел ездить в их машине.
Я просто ненавидел эту зависть, терпеть ее не мог! В том числе и за то, как она уничтожала в семье доверие и любовь. Но моя боль не шла ни в какое сравнение с несправедливостью в отношении моих сестер.
Я всегда занимал привилегированное положение в семье. С самых ранних лет и мать, и отец считали меня особенным, ребенком, способным повысить их социальный статус и оправдать ожидания, которые никогда не возлагались ни на одну из моих сестер и даже на старшего брата. Они говорили потом, что видели во мне искру, нечто, сулившее более удачливую жизнь и, конечно, переход на другую социальную ступень. Лестницей туда служило образование. Конечно, поищи родители эту искру у моих сестер, она бы точно обнаружилась, но они не искали.
Я понимаю, что они имели в виду, говоря об искре у ребенка, потому что видел то же самое в Малале, даже когда она была еще совсем крошкой. Это качество, которое делает ребенка другим, что-то вроде внутренней силы. Такие дети словно подталкивают вас, позволяют вам поддерживать их стремление вверх. Почему родители возлагали все надежды на меня, а не на моего брата? Наверное, потому, что он готов был довольствоваться нашей тогдашней жизнью. Каждый вечер отец выкладывал на стол три зернышка миндаля.
– Зиауддин, иди съешь орехи!
Они предназначались для моего мозга. Я ел орехи с радостью. Еще одна привилегия.
Во время редких выездов из Барканы мать показывала мне красивые бунгало, которые по сравнению с нашей глинобитной хижиной казались настоящими дворцами.
– Кто там живет, Бейбей? – спрашивал я, ведя маму за собой. Малыш, ростом ей до пояса, выступал в роли сопровождающего – только так, а не наоборот. И моя мама говорила, идя со мной по улице:
– Зиауддин, здесь живут образованные люди. Если будешь прилежно учиться, станешь тоже жить тут.
Мы не были землевладельцами или бизнесменами. Мои родители понимали, что путь к лучшей жизни лежит для меня через образование. У нас не было денег. Не было связей. Не было дела. Учеба являлась для меня единственным шансом.
По утрам мой отец, брат и я получали по порции сливок с молока. Вечером нам доставались самые аппетитные части цыпленка. Мать часто готовила отцу его любимый омлет, который сдабривала мелко порубленными огурцами и помидорами, собранными в огороде. Она смешивала яйца со сливками, снятыми с молока. Когда мы усаживались есть, матери и сестер не было за столом. Они ужинали в другой комнате. Сандалии моих сестер, чиненые-перечиненые, грозили вот-вот развалиться, а я всегда ходил в новых, и их тугие кожаные ремешки надежно облегали мне ноги.