Дедские игры в двух измерениях
Шрифт:
Председатель КГБ шевельнул бровями.
– Вот именно что только похоже…
Майор не рискнул настаивать. Андропов, откинувшись в кресле, задумался, и вдруг улыбнулся.
– Но это можно будет легко проверить. Если они перестанут выдавать на-гора свои музыкальные находки, то может быть так оно и есть…
Майор понял, что оргвыводов не будет. Ему просто обозначили новое направление в работе. Через секунду шеф уточнил:
– Только надо провести их через лабораторию… Попробуйте что-нибудь новенькое.
Майор кивнул. Новенькое у институтских профессоров
– И если можно, без вреда для здоровья…
5
Мы пролежали в госпитале еще три дня, но перемен к лучшему не случилось. Разумеется, это не касалось синяков и шишек. Как тем и полагалось, они потихоньку сходили, царапины зарастали, но вот память не возвращалась.
Да душе было неспокойно, но понимали, что лежа в кроватях ситуацию не исправим, а сидеть и чего-то ждать в палате уже никому не хотелось. Тогда мы потребовали выписки. Насильно нас удерживать не стали и на четвертый день мы покинули гостеприимные госпитальные стены.
Мы уходили оттуда полные здоровой спортивной злости - хотелось заняться каким-то делом, тем более, что проблем перед нами стояло множество. Одной из них, может быть и не самой главной, была встреча с родителями. Мы ведь реально изменились. Не поглупели, конечно. Но… Мы потеряли стариковскую мудрость и вести начали иначе. Они ведь обязательно заметят. А нам придется объяснять…
Как оказалось, думали мы об одном и том же. Идя через больничный парк к станции метро Никита выразил общую мысль:
– Интересно как нас предки встретят? Они ведь не могут не заменить, как мы все изменились…
– Сколько нашим дедам было? Лет по шестьдесят?
– Похоже постарше…
Никита ногой поддел бумажный стаканчик от фруктового мороженного за семь копеек, и перепасовал его мне. Я хотел было перекинуть его Сергею, но вместо этого остановился и негромко выругался. До меня вдруг дошло, что не все наши потери мы пересчитали. У нас ведь теперь ни одного из нас нет ни единого высшего образования… Ну деды нам и подсуропили… Ни начертательной геометрии в голове, ни сопромата. Я ведь и Маркса с Лениным теперь не помню! Ну, может быть, разве тез цитат, что на плакатах на каждой стенке прочитать можно. И как теперь с людьми разговаривать?
А потом стало еще грустнее, когда осознал, что и вот теперь классиков Марксизма-Ленинизма сызнова изучать и, причем, всерьез… А что делать? Положение обязывает.... Все придется начинать с самого начала. Я объявил об этом друзьям и Никита ответил:
– Ну вот… Дожили... Теперь ни ума, ни опыта, ни степенности.
Стаканчик я поднял и бросил в урну. Оставалось хотя бы в мелочах оставаться взрослым...
...Дома меня ждали. Мама с бабушкой поохали, посмотрели и потрогали синяки. Я отмахнулся, что, мол, все нормально, заживет как на собаке и, пообещав все рассказать потом, ушел к себе, оттягивая опасный разговоры, но не получилось. Отец зашел следом, словно что-то почувствовал.
Отодвинув в сторону гитару, он уселся напротив, заглянул в глаза.
– У тебя точно все в порядке?
Если б он знал, что и сколько! Почти полтора года мы общались с ним на равных, два взрослых человека, а теперь… Я решил не тянуть и решить все разом.
– Да. Случилось. Ты знаешь…
Возникло малодушное желание вильнуть в сторону, но я сдержался. Глядя поверх его головы сказал:
– Я резко помолодел и поглупел.
Он посмотрел, не понимая меня. Потом улыбнулся. Подумал, что я пошутил и ответил в тон.
– Так ты и был не старый. 18 лет - это молодость.
– Я о другом, - сказал ему без улыбки и глядя в глаза.
– Помнишь, что я рассказывал о том, что случилось с нами, о Будущем.
Он кивнул.
– Так вот ничего этого у меня в голове уже нет…
Папа смотрел, и взгляд его требовал продолжения.
– Там, в Берлине, что-то случилось… Не знаю что. После того несчастья я все позабыл. У меня в голове нет ничего о том, что будет.
Я постучал пальцами по голове.
– Там нет места Будущему. Я его не помню.
Он меня понял, стал серьёзным.
– Только у тебя или…
– У всех. Всё, что мы помнили - ушло… Всё...
Он не мог осознать, что это значит для нас эта потеря и спросил о том, что оставалось главным для него.
– Но сами-то вы остались прежними?
Я молча кивнул.
– То есть ты теперь просто мой сын, а не всезнающий старик? – уточнил он. Как же мне хотелось сказать «нет», но пришлось ответить, как есть.
– Да.
Я не знал, что он скажет, но он и не стал ничего говорить. Просто обнял меня. Я уперся головой в отцовское плечо и зажмурился. Для него я был сыном и останусь им, до какого бы возраста он тут не доживет. Да и я сам им останусь, сколько бы не прожил.
Он прижал меня, потом чуть отодвинулся, заглянул в глаза.
– Но для мамы постарайся держаться как-то посолиднее. Она-то не знает, что ты теперь снова пионер, а не пенсионер.
Я улыбнулся. После этого разговора на душе стало легче. Перестал давить груз недосказанности.
Отец вышел, а я усевшись перед окном с гитарой, задумался. О сложившихся несчастьях думать смысла не было, все эти охи и ахи надоели, как и душевные терзания. Нужно было выплывать со дна накрывшей нас тоски и думать позитивно. Вспомнив Никиту, я подумал, что мой дед может быть и не хуже его деда. Может быть и он оставил мне какую-то закладку на такой же случай? Ведь разговоры, я помню, были и планы строили.
На всякий случай я решил поискать в столе. Специально что-то дед прятать ничего бы не стал, и в бумагах, которых вокруг меня было множество, что-то могло и обнаружиться.
Так оно и оказалось. В одном из ящиков письменного стола нашлись несколько листочков с аккордами и названиями. Список делился на две части. Над первым моим почерком написано было «Для дела». На другом листочке «Для души». Я приободрился, но не сильно обрадовался. Повод, конечно, для радости был, но незначительный - аккорды я понимал, и названия были понятны, а вот как их перевести в полноценную музыку?