Дефект всемогущества
Шрифт:
– Так зачем же ты водку мою пила?
– Вот ты, Ванечка, всю сущность свою и вывалил. Думаешь, не поняла я, зачем ты ко мне захаживал? Хотел на халяву участок получить? А я водочки попить на халяву решила! Что, съел? Думал, самый умный? А вот и поумнее тебя есть. Живи и помни, что какая-то пропойца тебя вокруг пальца обвела. А настоящий нотариус перед сделкой всегда участок проверит, – она перевела взгляд на Степаныча, – так что гони этого пройдоху прочь! Ничего не подпишу, да и силы моя подпись больше не имеет – не мой
Она вдруг разом сделалась бледной, охнула и потеряла сознание.
– Что теперь с этой старой сукой делать? – растерялся Степаныч.
– Здесь оставим. Пусть подыхает, если ещё не сдохла.
Иван смачно сплюнул себе под ноги и едва удержался, чтобы не плюнуть и на Людмилу.
– Пошли, чего стоишь, мудак? Не мог участок проверить? Из-за тебя идиотом выставился!
Степаныч пошёл за Иваном к двери, обернулся, раздумывая: не вызвать ли скорую. Но что-то ему подсказывало: Людмила мертва.
– Теперь за этим домом должок, – прошипел Иван, – я этот участок всё равно получу. Не от этой овцы пропитой, так от нового хозяина. Оплачено уже, слышишь? – он развернулся к горе-нотариусу, и видно было, каких усилий ему стоит не ударить Степаныча по лицу. – Это мой участок, понимаешь ты? Мой! Не уступлю! Куплено!
ГЛАВА 4
Июнь 2006
Евгению новый дом нравился. Заходили местные жители, стращали: бывшая хозяйка недавно померла, «в этой вон постели прям».
Евгений был в курсе. Участковый с ним побеседовал, уточнял, знал ли Аршинов, что в его доме жиличка имелась, с его ли ведома проживала? Что Людмила была любительницей выпить, участковый, разумеется, знал, что инфаркты у таких любителей не редкость – тоже. Смерть не признана криминальной. Вопросов к Евгению нет. А дом куплен, принадлежит теперь Аршиновым, чего ж не жить-то? Много ли на планете мест, где никто не умирал? А где есть такие, там и сам жить не захочешь!
Так Евгений соседям и отвечал.
К физическому труду Евгений был привычен. Туалет – дырка в полу – не смущал. Раз в неделю вывозить бак с нечистотами на компостную яму было не в тягость. Умываться из рукомойника на улице даже приятно. Это пока лето. А зимой что? Тоска, наверное, здесь. Делать нечего, до больницы – случись что – неблизко, развлечений никаких, разве что автолавка два раза в неделю. Продавец Лёха свою машину, говорят, и по зиме исправно пригоняет. Случаются, бывает, поломки, но редко.
– Пока, Светик, мы с тобой дом как дачу будем использовать, на лето приезжать. Зимой в городской квартире жить продолжим! Да и школу надо в городе окончить, не переходить же в сельскую!
Но всякий раз, когда приходила пора уезжать из деревни в город, Евгений грустил, приговаривал:
– Как же… Мыши тут целый год живут,
И почему-то казалось, что вместо «уехали» хотелось ему произнести другое слово, помянуть необратимый уход, а не временный. Будто предчувствовал…
Соседи – чета Оладьевых – хорошие, добрые, приветливые. Встретили радушно и на чай с пирогами зазвали.
С первых слов подружились.
Иван с Алевтиной непьющие, а Евгению рюмочку предложили.
– Ты пей, пей, Жень, на нас не смотри.
Евгений выпить был не против, но сверх меры никогда на грудь не принимал. Тем более в гостях. За знакомство выпил, за здоровье и третий тост, Иваном предложенный, не пропустил. А от четвёртой рюмки отказался – перебор! Иван хотел настоять, но супруга вступилась за гостя:
– Потчевать велено, неволить – грех!
Разошлись добрыми друзьями, Оладьевы пригласили к себе в баню по субботам приходить, пока Евгений свою не отстроит. На это Евгений с радостью согласился. В бане разговоры всегда ведутся искренне, от души, даже незнакомые люди легко вступают в диалог – это Евгений ещё по общественным баням заметил. Сидят все поначалу, как чужие, а потом вдруг в общую беседу втянутся и прощаются уже за руку, а то и обнимаются, распаренные и раздобревшие от пива. Так что тут, в деревне, сам Бог велел к соседу в баню заглянуть, новостями обменяться под кружку кваса.
– А уж за солью, луком или хлебом друг к дружке забежать – святое дело. Все соседи испокон веку так делают, и мы – пусть городские! – поддержим традицию, – так Евгению, перед тем как разойтись, сказали.
А Георгию, кажется, уже тогда Света приглянулась. 13—14 лет… Подростки. Самое время друг на друга заглядываться. Света, увы, пареньком не заинтересовалась: полноватый, рыхлый, лицо в прыщах, а волосы в мать – жёсткие, непослушные, вьются и торчат дыбом, ни вода, ни гель не возьмут.
– Пусть и ребята наши дружат, – проворковала Алевтина.
Иван промолчал, только кивнул, но будто по принуждению. Света покраснела, Георгию тоже сделалось неловко, оттого что мать почувствовала его зарождающуюся симпатию к этой несколько неуклюжей, нескладной девчонке, весь вечер от стеснения не знавшей куда себя деть. Может быть, стоило её к себе в комнату отозвать, показать коллекцию рыболовных крючков или пивных банок, которых больше ста штук вдоль стены друг на друге выставлено? Но не решился, так и просидели за столом, хотя оба подростка с удовольствием от родительских посиделок отлынули бы.