Дела плоти. Интимная жизнь людей Средневековья в пространстве судебной полемики
Шрифт:
Насколько доступными для общественного обсуждения оказывались подобные описания и насколько подробными они были? Безусловно, само следствие по любому уголовному делу изначально предполагало некоторую огласку: сбор предварительной информации, объявление о составе преступления в зале суда перед началом слушаний, допрос истцов и ответчиков, снятие показаний со свидетелей, наконец, оглашение приговора – все эти действия происходили публично и, таким образом, настраивали на некое открытое обсуждение. В отдельных случаях предусматривалось также объявление о совершенном преступлении при помощи глашатаев – например, с целью поиска и ареста подозреваемых [127] . Подобное дело могло быть названо «скандалом», что для окружающих прямо указывало на его особое общественное значение [128] .
127
Например, в 1350 г. подобное решение о розыске было вынесено Парижским парламентом по просьбе Жанны де Босе, виконтессы де Туар, обвинявшей шевалье Мореля Одуэна и его сообщников в разграблении принадлежавшего ей городка Сен-Солин и многочисленных изнасилованиях местных жительниц: ANF. X 2a 5, fol. 189 (1350 г.).
128
«Скандалом» (scandale) было названо в 1368 г. похищение девочки 10 лет, являвшейся, тем не менее, законной супругой потерпевшего. В связи со смертью этого последнего с иском
И все же, даже если речь на процессе шла о конкретном правонарушении, совершенном на сексуальной почве, из записей о нем мы чаще всего не можем узнать никаких «пикантных» подробностей. Будь то признание обвиняемого или текст приговора по его делу, состав преступления – точно так же, как в письмах парламента или в журналах судебных заседаний – обычно оказывается лишь назван, но не описан в подробностях. Нам никогда не узнать, к примеру, что конкретно вызвало особый гнев обманутого мужа-экюйе, заставшего супругу в объятиях ее давнего любовника-монаха и вынужденного на сей раз применить оружие, ранив («но не убив», как уточнялось в регистре) незадачливого соперника [129] . Мы вряд ли поймем, в чем именно заключалась инцестуальная связь между девочкой 11 лет и ее отчимом, поплатившимся за, возможно, излишне близкие отношения с падчерицей головой, но оправданного посмертно, благодаря апелляции, поданной его вдовой (и матерью девочки) [130] . Мы, к сожалению, уже не сможем расспросить диакона, женившегося на владелице замка и ставшего на какое-то время его сеньором, какие причины подвигли его на столь грандиозный обман, закончившийся гибелью кузена разгневанной женщины, не желавшей жить в конкубинате… [131]
129
ANF. X 2a 6, fol. 57v-59 (1352 г.).
130
ANF. X 2a 7, fol. 293-294v (1366 г.).
131
ANF. X 2a 9, fol. 132v-134v (1378 г.).
Таким образом, при первом знакомстве с судебными записями о преступлениях, совершенных на сексуальной почве, нам может показаться, что рассуждения противников «Романа о Розе» о недопустимости публичного обсуждения частной жизни и ее самых интимных подробностей следует рассматривать как в высшей степени умозрительные, поскольку они не имели никакого отношения к повседневной жизни французов XIII–XV вв. Данное наблюдение, однако, оказывается верным лишь отчасти. Достаточно повнимательнее присмотреться к жанровым особенностям судебных документов той эпохи, чтобы заметить одну любопытную закономерность: мы можем найти в них весьма детальные описания преступлений сексуального характера, однако все они происходят из текстов весьма специфической направленности – из жалоб, с которыми потерпевшие обращались к представителям судебной власти.
Жалобы эти, безусловно, носили самый разнообразный характер. Это мог быть, к примеру, собственно донос (denonciation), т. е. прошение, поданное в тот или иной суд с требованием расследовать совершенное против истца (истицы, истцов) преступление. Так, в сентябре 1342 г. в суд Сен-Мартен-де-Шамп обратилась Жанетт Ле Гаж, девица 13 лет, утверждавшая, что ее изнасиловал Жан Пинар, который затащил ее к себе домой, связал ей руки, заткнул рот и лишил девственности [132] . На следующий день Жанетт была осмотрена повитухой (nostre matrone juree) Эрмелиной Ладюшесс, которая полностью подтвердила на допросе слова девушки [133] .
132
«Ledit Jehan, oultre son gre, consentement et volente, la prist par la main et la mena en sa chambre, et la geta sus son lit, et se efforca de la despuceller… Et aveques ce, pour ce que ycelui Jehan ne la post despuceller sus son lit, il l'embrassa et l'apporta sus une table… et ferma l'uis, et la, sus ycelle table, la corrompy et despucela tout oultre, et lui mist les mains sous lui, afin que elle ne se peust aider, et aussi son chapperon sus sa bouche, afin que l'en ne l'oist crier» (Registre criminel de la justice de Saint-Martin-des-Champs. P. 187–188).
133
«Elle avoit veue et visitee bien et diligemment ladite Jehannete, la ou il appartenoit a veoir, visiter et tater, et que ycelle Jehannete estoit corrumpue, dessiree et despucellee tout oultre et de nouvel» (Ibid. P. 188). Следует отметить, что и другие жалобы на изнасилования, поданные в церковные суды Парижа и его окрестностей, несмотря на общий характер этих регистров, отличались полнотой и детализацией: Ibid. P. 40–43, 87–89, 124–125; Tanon L. Op. cit. P. 327–328.
В качестве жалобы могла фигурировать и апелляция (appelation), в которой обвиняемый обращал внимание властей на недостойное обращение с ним в ходе следствия, выразившееся, в частности, в сексуальных домогательствах или же в членовредительстве. Любопытно при этом отметить, что такие подробности со второй половины XIV в. начали упоминаться в делах, никоим образом не связанных с собственно преступлениями, носившими сексуальный характер: указания на интимные отношения или «постыдные» части человеческого тела регулярно служили в качестве смягчающих или отягчающих вину обстоятельств при любом составе преступления. В частности, в 1368–1376 гг. судьи Парижского парламента были вынуждены рассмотреть целую серию дел, в которых истцы жаловались на сексуальные издевательства со стороны ответчиков: в апелляциях фигурировали и подвешивание за мошонку священника во время его пребывания в частной тюрьме местного сеньора, и гениталии, оторванные при незаконных пытках, и кастрация как способ отомстить за проигранный в суде процесс [134] .
134
ANF. X 2a 8, fol. 54v-56 (1368 г.), X 2a 8, fol. 101v-102v (1369 г.), X 2a 9, fol. 37–38 (1376 г.).
Как можно заметить, во всех приведенных выше примерах участники судебных слушаний не стеснялись выносить на публичное рассмотрение самые интимные подробности своей жизни: их не смущали ни письменная фиксация их сообщений судебными чиновниками, ни обсуждение их с многочисленными свидетелями и приглашенными экспертами, ни неизбежная огласка при вынесении приговора. Напротив, потерпевшие, похоже, использовали сложившуюся ситуацию ради достижения максимальной выгоды для себя самих. Публичное оглашение факта изнасилования не только указывало на преступника, но и оставляло его жертве надежду на сохранение репутации [135] . А апелляция на неподобающее обращение в частной тюрьме могла в корне изменить судьбы замешанных в подобном преступлении людей – например, лишить их имущества и сделать изгоями [136] .
135
Именно на это надеялся отец девушки, которую сначала соблазнил, а затем изнасиловал лейтенант королевского прево Парижа. В своей апелляции, поданной в парламент, мужчина прямо указал, что осуждение виновного приведет к возвращению его дочери потерянных «достоинства и репутации»: ANF. X 2a 6, fol. 75-77v (1353 г.).
136
Такой приговор
Подобные действия средневековых французов в зале суда, вне всякого сомнения, хорошо известные парижским интеллектуалам, вступившим в спор о «Романе о Розе» в начале XV в., действительно вполне могли рассматриваться ими как прямое следование заветам Жана де Мёна. Впрочем, между его откровениями и личными стратегиями поведения простых обывателей имелось и одно существенное отличие: доносы и апелляции, поданные в суд, оказывались крайне далеки от праздной болтовни на тему секса, от сплетен и похвальбы. Это были рассказы о том, что беспокоило потерпевших, что не давало им спокойно жить, что мучило их – как болезнь, требовавшая обращения к врачу. Иными словами, все эти тексты укладывались в рамки, которые противники «Романа о Розе» признавали единственно возможными при обсуждении интимной жизни, – в рамки медицинского дискурса, когда жалоба судье воспринималась как доверительная беседа с врачом или исповедником, т. е. с теми, кто способен избавить от недуга.
Данное наблюдение над материалами французских уголовных регистров конца XIII – начала XV в. полностью подтверждается при обращении к еще одному (и весьма специфическому) корпусу судебных документов – к письмам о помиловании, которые выдавались уже осужденным преступникам королевской канцелярией [137] . Их главной отличительной чертой, вне всякого сомнения, также являлось сходство с жалобой, только на сей раз направленной в самую высокую инстанцию – правителю, обладавшему правом даровать прощение за совершенное злодеяние [138] . Дабы получить помилование, человек обязан был подробнейшим образом описать все те события своей жизни, что предшествовали нарушению закона [139] . И, несмотря на то, что королевский ордонанс от 1357 г. запрещал даровать прощение не только убийцам, поджигателям и нарушителям перемирий, но также насильникам и похитителям женщин [140] , очень часто обстоятельства совершения преступления, за которое тот или иной осужденный рассчитывал получить (и получал) прощение, оказывались теснейшим образом связаны с его интимной жизнью.
137
Регистры писем о помиловании представляют собой одну из наиболее полных серий французских средневековых судебных документов. Самое первое из известных нам писем было выдано в мае 1304 г. (ANF. JJ 37. № 26), и вплоть до 1500 г. в архивах королевской канцелярии не выявлено практически ни одной лакуны: Gauvard C. «De grace especial». Crime, Etat et societe en France a la fin du Moyen Age. P., 1991. P. 64–65.
138
Основные этапы формирования института королевского помилования см. в: Duparc P. Les origines de la grace dans le droit penal romain et francais du Bas-Empire a la Renaissance. P., 1970.
139
Подробнее о правилах составления письма о помиловании, призванного в первую очередь обелить его автора и представить произошедшие события в выгодном для него свете, см. ниже: Глава 2.
140
«Nous ne ferons pardons ou remissions de murdres ou de mutillacions de membres…, ne de ravissement ou efforcement de femmes, memement de religions, mariees ou pucelles, de feus bouter en eglises ou en autres lieux…, de trieves, asseurement ou paix jurees, rompues ou brisees… ou autres cas semblables plus grans et se estoit par importunite. Nous voullons que il ne vaille et que obey n'y soit» (Ordonnances des roys de France. T. 3. P. 128, курсив мой. – О. Т.). Данный ордонанс не возымел ни малейшего влияния на судебную практику XIV–XV вв.: Gauvard C. «De grace especial». Р. 909–913.
Согласно подсчетам Клод Говар, подобные письма о помиловании составляли большую часть документов, выдававшихся королевской канцелярией [141] . Сюда относились и те случаи, когда преступление имело сексуальный характер (адюльтер, супружеская ссора, изнасилование), и те, при которых перипетии частной жизни того или иного человека служили поводом для совершения иного правонарушения (в частности, убийства или членовредительства). Так или иначе, но подробности произошедшего обычно оказывались изложены в прошении о помиловании с исключительной детализацией.
141
Ibid. P. 573.
Одним из наиболее ярких примеров тому может служить история экюйе Робера де Саля. Застав жену в постели с собственным слугой, он погнался за сбежавшим обидчиком, схватил его и «с помощью маленького ножика отрезал этому Мериго пенис и яички, говоря при этом, что не причинит ему никакого иного ущерба, кроме как в той части тела, которой тот оскорбил его жену» [142] . Не менее показательным являлось и прошение, составленное от имени некоей Перрот Тюрлюр. Пытаясь избежать потери «цветка невинности» (la fleur de virginite) и «насилия над ее [девичьим] телом» (estre villennee de son corps), она ранила напавшего на нее человека, но была помилована [143] . Более трагично закончилась история Колена Бюшерона, который вступил в драку с соседями, оскорблявшими его сожительницу, и смертельно ранил нескольких из них. Признавая вину в содеянном, он объяснял ее просто: недовольные тем, что пара не состояла в официальном браке, их обидчики постоянно обзывали несчастную «проституткой» (femme publiquement diffamee), а затем и вовсе вломились в дом Колена, вытащили его «конкубину» из постели прямо на улицу и там по очереди изнасиловали ее, в результате чего женщина умерла [144] . Не менее печальной оказалась и судьба неизвестной старухи (femme ancienne), которую попытался изнасиловать Тевенен дю Пюи. Отбиваясь, она «ухватила его за мошонку» (l'attrape par le genitoire), однако, будучи «хрупкой и немощной», окончательно лишилась сил и умерла на месте, а незадачливому насильнику пришлось обращаться с просьбой о помиловании [145] .
142
«Et d'un petit coustel fendi audit Merigot la couille et lui osta les couillons en luy disant qu'il ne luy feroit aucun mal fors seulement es membre don't il avoit villene sa femme» (ANF. JJ 155. № 298, 1400 г.).
143
«Pour doubte de estre villennee de son corps et violee, disant audit Brunet que avec lui n'iroit point… en son deshonneur; et pour celle cause, ledit Brunet perseverant en son mal propos et dampnable, convoitant soustraire la fleur de virginalite d'icelle Perrote… la batist et injurast moult durement de grans buffes» (ANF. JJ 127. № 91b, 1385 г.).
144
«Le dit Colin la estoit couchie en son lit avec sadicte concubine… et entrerent lesdits suppliants et ceulx qui, avec euls, estoient audit hostel et firent lever sadicte concubine et la menerent hors dudit hostel et la cognurent charnellement aucuns d'icelle comaignie» (ANF. JJ 102. № 130, 1371 г.).
145
ANF. JJ 165. № 10 (1410 г.).