Делай, что должно. Легенды не умирают
Шрифт:
Вопрос, кто их спаситель, по-прежнему оставался любопытен. Ну в самом деле: горец, да, вроде бы нэх — но какой-то… Нэх и не нэх разом. И силой от него тянет, и Стихии слышит, но что-то цепляет, не дает понять.
— Нет, не Вода, — усмехнулся Янтор. — Так понять-то нетрудно, если горы внимательно слушать и в оба глаза смотреть. Я тут рядом почему оказался-то? Потому как видел, что ручей от прошедшего дождя вздулся и грозит русло размыть. Как раз шел, чтоб маленько в сторону его отвести, да опоздал.
— Значит Земля.
Кречет невольно улыбнулся:
— Давай-ка, крылатый, ногу твою посмотрим да новую мазь наложим.
На следующее утро Кречету стало получше, еще через день он наконец сумел выбраться на улицу перед домом, усесться на низенькую лавочку, нашедшуюся в ата, и заняться роллером. Мотор перебирать — дело не быстрое, особенно когда и Белого нет рядом, и инструментов маловато для полноценного ремонта. Был только отрез пропитанной от влаги ткани, который Яр расстелил на земле, и сам Яр, с любопытством взирающий на то, как ложились на ткань все новые и новые детали.
Кречет только и успевал отвечать на сыплющиеся градом вопросы, что к чему и для чего. Краем глаза косился на Янора: горец тоже сидел, смотрел, но в отличие от Аэньяра не спрашивал, просто разглядывал наверняка незнакомую машину. Еще и покачивал головой время от времени словно бы в удивлении. Впрочем, вряд ли высоко в горах роллеры вообще кто видел.
— Янтор, а ты спускался в долины?
Мужчина расхохотался в голос, досмеялся до выступивших слез:
— Я что же, совсем дремучим кажусь?
Постаравшись спрятать улыбку, Кречет развел перемазанными в масле руками, одновременно отвечая на вопрос и извиняясь за наивность Яра.
— Для нас тут все, как… Как из сказок Аэньи. Порой такое ощущение, будто в прошлое провалились, а о том, что не во времена Исцеления Стихий живем, только мой роллер и напоминает.
— Славное тогда было время. Славное и страшное, — кивнул горец. — Горы помнят, как народился призванный Стихией огонек — как у рыси котенок. Помнят, как рос, теплом чужих душ обласканный и в ответ свое тепло отдавал щедро, без утайки. Помнят и то, как ради учителя своего на угли кинулся, когда Шалеано все заемные и свои силы отдал, едва пеплом не осыпался. А уж как рысенок молочные зубки на острые клыки да царапки-иголочки на боевые когти сменил — то и вовсе не только Эфар вовек не забудет.
Яр слушал, широко распахнув глаза, и Кречет тоже отложил все, замер: виданное ли дело, дневники дневниками, но чтобы кто-то из горских такое рассказывал…
— Память Эфара много что хранит. У Аэньи ведь еще были братья да сестры. А кто помнит Ниилелу Звонкий Ручей? А ведь это она из Стихии любимого своего вызвала, вытянула обратно в час Исцеления. Пусть Аватаром был ее муж, да ушел бы он в Землю, если б не она и ее любовь. И сила ее, кровь от крови Эфара, взятая в Оке Удэши сила — не заемная, а дареная.
— Разве можно так с силой? — невольно удивился Кречет. — Ученые нэх говорят,
— Пф, много ли они ныне понимают, скажи мне, крылатый? Вот гляди, тебе, как огненному, яснее будет: когда до костровища идешь, чью силу в себе несешь? Свою да заемную. А когда на углях пляшешь, неужто Стихия не одаривает? Забыли равнинники, запамятовали — Стихии всегда своих нехо одаривали за помощь. Ну а с Нией иначе вышло. Ее силой одарили, чтоб путь указать. После купания в заповедном озере она его выбрала, в южные пустыни отправилась.
— Я еще не плясал, — тихо отозвался Кречет и отвернулся, принявшись отвинчивать очередное крепление, чтобы добраться до соскочившей детали.
— Нет? — удивленно вскинул голову Яр. И осекся, вспомнил, каким нелегким трудом давался Кречету контроль над силой, как он боялся сжечь что-то лишнее. Видимо, те, кто учил молодого нэх, сочли, что в пляску его пускать никак нельзя.
— Но, Кречет, это же неправильно! Аэно писал, что, Кэльх ему говорил: плясать учатся все огненные. Да, бывает, что нескоро, но все.
— Ну вот тот нэх, кто меня учил, решил, что и без этого обойдусь. — Полыхнуло, рвануло давней обидой. — Угли? Зачем тебе угли, нэх и без этого прекрасно обходятся, по сторонам погляди, ага, ныне совсем другое время на дворе. — Чужие слова зло жгли губы. — Роллер гонять, больше дураку и не надо, вместо движка служить.
Янтор смотрел на ошарашенного Аэньяра, на зло закусившего губу Кречета, хмурил брови, и глаза под ними серели, словно ненастное небо. Пока он не протянул руку, приглаживая встопорщившиеся, словно перья у сердито нахохлившейся птицы, прядки жестких волос молодого нэх.
— Уймись, Кречет. Пляска тебе по крылу, то даже мне видать. А кто не видел — тот слеп и глуп.
Тот вдохнул, выдохнул, медленно остывая.
— Извините. Просто… Не только же меня так! Крылья рвут по живому! Я смог, вырвался — а сколько в одном Фарате таких, на угли не выходивших? А других Стихий?!
Прозвучавший крик души остался без ответа. Все трое понимали, что то, что творится в мире — плохо. Загнивает мир, затлевает, благополучие последних двухсот мирных лет, когда даже искаженные стали редкостью, обесценивало нэх, а развитие техники и науки ускорило этот процесс стократно.
В тот день и не говорили больше. Кречет чинил роллер, Яр ушел обхаживать Ласку, Янтор и вовсе куда-то делся по своим, горским делам. Успокоились и нормально начали общаться только к следующему обеду: спалось в ту ночь отвратительно всем.
Пока готовили обед, Яр, потихоньку оживая, снова принялся задавать вопросы Янтору. Тот, что удивительно, не скупился на ответы. Дошло и до горских сказок, особенно Яра интересовали легенды об Оке Удэши. Все прочие тоже, конечно: очень ему хотелось сравнить те, что он читал в своем детстве — будто сейчас уже ребенком не был, хотя тут как посмотреть, — с теми, что, как любил повторять Янтор, «помнят горы».