Делай, что должно
Шрифт:
Два летчика, младшие лейтенанты, поспешно встали при их появлении. Первый, крепкий, широкий в плечах, со смоляным кудрявым чубом даже успел подхватить с подлокотника кресла пилотку, водрузить на голову и представиться по всей форме:
— Младший лейтенант Андрейченко.
— Младший лейтенант Лукьянов, — отрекомендовался его товарищ, худощавый молодой человек с немного печальным, тонко очерченным лицом и совершенно детскими веснушками на щеках и привздернутом носу.
Познакомились. Гости оказались морскими летчиками, из полка МБР-2, что стоит тут же в Геленджике. Пока обстановка спокойная,
На столе, накрытом белой, до хруста накрахмаленной скатертью, дымился маленький самовар, стояли зеленые фарфоровые чашки, ваза с яблоками и сахарница. Сахар давно был по карточкам, поэтому никто из деликатности не решался взять его, пока Наталья Павловна сама не положила всем по куску в чашки. "Пейте, пейте, мальчики. Ну право, кого мне еще угощать, как не вас!"
Мальчикам было лет по двадцать, не меньше, но они определенно чувствовали себя в такой компании совершенно мальчишками — самые младшие и по годам, и по званию. Даже Аня для них — старшая.
На отдельном столике у дивана лежал раскрытый альбом. И на самой большой фотографии, где был снят школьный класс, обоих можно было отыскать без труда. У Андрейченко даже чуб тот же самый, а Лукьянов снят в летном комбинезоне, аэроклубовском. И вид у него на снимке совершенно счастливый. Вероятно, фото пришлось на день его первого самостоятельного вылета. В таких случаях курсантов отпускали домой с полетов в комбинезоне, разрешая покрасоваться перед родными и друзьями.
— Это весной, вон Антоха почти настоящий летчик, только что шлемофон не нацепил. А это осень еще, — Андрейченко перевернул страницу, — тут я с портфелем. Ух и не любил я тогда этот портфель! До зимы с мамой ругался, не хочу мол с портфелем ходить, что я, управдом что ли?
— Но привык же потом. Как мама, Валера?
— В порядке. Мы как раз от нее и к вам. Постарались в увольнительной всех проведать, до кого добежать успеем. А вот Мишку не нашли. В госпитале сказали, что отправлен в глубокий тыл. Неужели все так плохо, что у нас не справятся? Товарищ военврач, может вы нам растолкуете? — обратил он по-мальчишески растерянное лицо к Огневу. — Друг наш. На посту ВНОС он был, попал под налет. Ранение пустяковое, царапина, а пальцы не действуют. В тыл отправляют… неужели… — лейтенант сглотнул, собрался с силами и вытолкнул страшное слово, — Отрежут?
— Нерв перебит, судя по всему. Это лечится. Не всегда успешно, но шансы есть и неплохие. Но долго. Сперва убедиться, что воспаления нет. Потом — по обстановке. Может быть, сшить нерв, может быть, высвободить из рубца, может быть, просто положить два конца обрыва как можно ближе. Периферические нервы восстанавливаются.
— Периферические?
— Те, которые не в голове и не в позвоночнике. Но восстанавливаются они медленно. Примерно миллиметр в месяц. Так что, полгода вашему Мишке койку пролеживать, вот и увезли в тыл. Постарайтесь проследить, чтобы он не в общехирургический попал, а в неврологический.
Андрейченко кивнул было, потом покраснел, ответил четко: “Есть проследить, товарищ военврач!” и, достав из кармана блокнот, записал.
— Эх, Мишка-Мишка, наш “бог погоды”, как мы его звали. Школьную метеостанцию устраивать помогал, географ
— Нет ребята, — старая учительница посмотрела на снимки уже сквозь очки. — От Николая Васильевича пока ничего. Твои пишут, Антон?
Лукьянов растерянно опустил на стол чашку:
— От отца второй месяц тоже — ничего. Обещал выслать новый номер полевой почты, с тех пор и тишина.
Андрейченко, все еще державший в руках открытый альбом, перевернул страницу и очень бережно поднял листок пергамента, прикрывавший большую фотографию ребят, шагающих по горной дороге с рюкзаками.
— Хороший был поход. И карточка как раз для школьного музея. На ней только мы с Антохой и Юра Ложкин еще живы и здоровы. Может, Женя еще, — и столкнувшись взглядом с Натальей Павловной, не договорил, — Что? И Женька тоже?!
— В Крыму, — ответила она негромко и осторожно вернула пергаментный листок на место, укрывая им улыбающиеся ребячьи лица на снимке. — Неделю назад я встретила его маму, пришло известие.
Товарищи ошеломленно молчали. Первым тишину нарушил Лукьянов:
— Вот же… Значит, и Женька тоже. Нас не в музее, Валер, на карте надо отмечать. Где и кто. Милочка Рябко — та под Москвой, “Отвагу” посмертно дали. Андрей, спортсмен наш. Первенство города по плаванию — второе место. Без ноги, из госпиталя писал. Андрюха Рябцев не пишет уже месяц, мама два раза в день на почту ходит. Машенька наша, “За боевые заслуги”, писала, после ранения в тыловой госпиталь перевели. В Казань. И вот Женька теперь…, “За отвагу”, противотанкист. Только в мае письмо от него получал, весной жив был. А сейчас…
— Антоха, отставить! — прервал его товарищ. — Поминки после справлять будем. И вы все, товарищи, прежде все Наталью Павловну прошу — плакать о нас не надо. Пока мы живые — каждый должен бить за троих. За Женьку мы фрицам всыпем! Вы так его маме и передайте. Что знаем и ничего не забудем, врежем сполна, чтобы добавки просить некому было! Помните, как мы на выпускном мечтали, что полетим с Тошкой куда-нибудь на полюс, как Водопьянов? А потом, лет через десять, придем в школу на открытый урок и будем рассказывать про Север, про метели, про белых мишек… Вот отложить пришлось. Если придем, другой рассказ у нас будет. Но вы просто верьте — что придем. Честное слово.
С улицы ветер принес быстро нарастающий рокот моторов. Еще немного — и от него начинают дребезжать стекла, самолеты идут низко. Андрейченко тут же успокоил:
— Наши, на взлет пошли, вот и громко. Это истребители, у них такой мотор. Мы-то над морем поднимаемся, вас лишний раз не тревожим. Просто, смотрите на небо иногда. И знайте — мы там. Мы с вами.
— Придется мне освоить и эту науку, различать самолеты по моторам, — Наталья Павловна тревожно посмотрела вверх, туда где от люстры под матерчатым абажуром, пересекая лепной плафон на потолке, змеилась трещина. В двух местах ее аккуратно, словно глубокий порез пластырем, заклеили кусочками ткани. — Горький разговор у нас выходит, ребята. А ведь я вовсе не за тем звала вас, чтобы заранее оплакивать. Аня, милая, согрей-ка еще самовар. Я уже сказала себе, пока город стоит, в этом доме будет горячий чай. И никакая война не помешает мне ждать вас вечером.