Делай, что должно
Шрифт:
К середине дня в актовом зале, где слушались доклады, стало чуть теплее от дыхания десятков людей, немногочисленные уцелевшие стекла густо заплел иней, а там, где их заменяла фанера, выросла по ее краям снежная бахрома. Перерыв первого дня пришлось сократить: немолодой капитан медслужбы, тот самый, что острил по поводу сухпайка, так увлекся, докладывая о приемах раскрытия коленного сустава, что выскочил за регламент на добрую четверть часа. Впрочем, доклад был отличный. Когда один из более опытных товарищей подошел к докладчику и аккуратно взял его за локоть, зал смеялся очень дружелюбно.
В перерыве Огнев
Но вид самого Ростова был страшен. Огнев вдруг сообразил, что ни разу не видел городов, по которым современная война прокатилась туда-сюда. В Гражданскую артиллерии было, что мяса в тюремной баланде, две трехдюймовки на полк, уже богато. До Севастополя война дошла, но он видел город только в начале обороны, почти нетронутым. А тут… Целые кварталы обращены в кирпичную крошку, от заводов остались покореженные взрывами стальные балки. Дома стоят без окон, без дверей, без крыш и перекрытий. Как будто убитый присел у стены да и обратился в скелет. Где-то и вовсе уцелела лишь одна стена и стоит как памятник былому дому, с пустыми провалами окон и почерневшими от копоти балконными решетками.
Когда-то до войны Ростов был, безусловно, красив, той яркой и щедрой красотой, что всегда отличает южные города. Теперь его не просто разрушило уличными боями. Немцы убивали город намеренно, безжалостно и продуманно, по заранее намеченному плану. Злоба отступающего врага выплеснулась прежде всего на те здания, что военного значения не имели — библиотеку, театр, институт… он оставил от них лишь пустые остовы, в которых свистел сейчас сырой ветер февральской короткой оттепели.
Но в искалеченный город возвращалась жизнь. Под вывеской “Жестянщик” на двух языках — русском и немецком — за чудом уцелевшим стеклом в окружении фанерок был виден силуэт мастера, стучавшего молотком по какой-то посудине. Немногочисленные прохожие торопились по делам. У полуразрушенного дома сохло белье на веревках. Из забитого куском кровельного железа окна торчала кривая, как "козья ножка", печная труба, из нее курился дымок.
У поворота, где узкий проулок забирал вверх, двое мальчишек лет семи-восьми катались с ледяной горки. Санками служила крышка от ящика с полустертой немецкой надписью, уже почти не различимой.
Еще один, постарше, спешил к ним, спотыкаясь в больших, не по его ноге валенках, и кричал издалека:
“Пацаны, что у меня есть! Сейчас пойдем бахать!” В высоко поднятой руке он держал что-то яркое, будто игрушку. Огнев присмотрелся и похолодел, разглядев этот предмет, похожий на игрушечного солдатика или куклу с проволочными руками и в красной круглой шапочке. Еще несколько таких же “шапочек” торчало из кармана солдатской стеганки, доходившей мало что не до колен.
Огнев крепко ухватил пробегавшего мальца за плечо:
— Стой!
— Дяденька военный, ну что вы хватаетесь! Мы не маленькие! — возмущался пойманный парнишка лет десяти, — За пуговку дернуть, от себя кинуть. До десяти сосчитаешь и ка-а-ак бахнет! Мы каждый день, как найдем, бегаем, никто уже даже не пугается! И они все равно ничейные и не нужны никому, к нашим гранатам не подходят, я уж знаю!
— У тебя запалы
Мальчишка посмотрел недоверчиво. В этом возрасте слово “нельзя” понимается скорее как руководство к действию, нежели как запрет. Ребятишки с санками тоже подошли и с интересом прислушиваясь к разговору.
— Правда, сразу? — с опаской спросил тот, что был ниже ростом.
– “Мама!” сказать не успеешь, — строго подтвердил Огнев, — Семь секунд — желтые, четыре с половиной — синие. А красные — сразу.
— Сережка! — закричал нашедший запалы, кажется, какую-то шестеренку в его голове эта информация зацепила, — Сережка, я говорил, те быстрее бахали! А ты — “Считать до десяти не умеешь!”
— Пожалуйста, отдай и расскажи, где нашел.
— А у вас есть на что поменяться? Только гильзы не нужны, от ПТР нужна, других полно, — парнишка похлопал себя по набитому звякающему карману.
С собой, как назло, ничего толкового. Огнев в задумчивости пошарил по одному карману, по другому… Точно!
В шинели лежал здоровенный плексигласовый портсигар. Неопытный мастер соорудил его такого размера, что туда можно было сигары убирать, не то что папиросы, и щедро украсил немного аляповатыми изображениями горящих немецких танков. “Возьмите, товарищ доктор, я знаю, вы не курите, а лекарства какие убрать.”
Портсигар произвел совершенно волшебное действие. Мальчишка водил пальцем по танку на крышке и только что не пищал от восторга. Запалы он отдал безропотно, все. Еще несколько штук вытащил из-за пазухи.
— И смотри еще, — добавил Огнев, понимая, что нужно закрепить эффект, — Те запалы, что должны долго гореть, иногда тоже сразу взрываются. Их ведь на заводах антифашисты портят.
— Вроде как бомбы, которые не разрываются? А внутри записка: “Чем можем — поможем” [По данным Артиллерийского комитета Главного Артиллерийского Управления Красной Армии, уже в 1942 было отмечено применение немцами бомб, снаряженных “глубокосурроогатными ВВ”. Массовые случаи неразрывов немецких снарядов неоднократно отмечались в ЖБД.]?
— Точно так. Только бомбу так не испортишь, чтобы взорвалась при подвешивании. А вот гранату — запросто.
— А часто такие бывают?
— Когда как. Заранее, братец, не скажешь.
— А запал, он же только бахает?
— Не только. Силы оторвать пальцы у него вполне хватит.
— Прям оторвать? Вправду? Пришивать придется? — кажется, в голове мальчика не умещалась мысль, что его может покалечить.
— Вправду. Насовсем. Так, что пришивать нечего будет.
— Ничего себе, сила! Я думал, они только бахают здорово. А запалы эти, они за три дома отсюда, в подвале, их там, — парнишка задумался на секунду, — ящиков сто! — и он развел руками, словно заправский рыбак.
Даже если мальчишка и приврал, в одиночку с таким запасом не управиться. На счастье, на улице показался комендантский патруль — лейтенант и два солдата.
— Здравия желаю, товарищ майор. Натворили что-нибудь ребятишки?
— На их и наше счастье, не успели, товарищ лейтенант. Вот, посмотрите, — Огнев протянул ему запалы, — Говорит, тут рядом в подвале полно.
— Антошка! — лейтенант даже не очень делал вид, что возмущен, — Опять бахали? Смотри, мамка ухи надерет!
— У них красные.