Делай, что должно
Шрифт:
Когда кто-то из молодых шоферов плохо закрепил груз и выронил на повороте ящик, слова “Как вы могли это допустить?” прозвучали так, будто адресат нарушил мало что не законы мироздания. Надо ли говорить, что в полчаса ящик был отыскан на той же дороге, по счастью, никем еще не прихваченный, и доставлен в сохранности.
Лескова, ставшая наставницей Раисе, была только старшим лейтенантом медслужбы. Но возраст и большой житейский опыт делали ее вторым после командира человеком в “бабьем царстве”. Раисе она сразу понравилась. Вот на кого хотелось бы ей быть похожей, когда самой стукнет
Всегда деятельная и бодрая, подвижная не по возрасту. Когда через три дня пришел приказ подтянуться вперед ближе к фронту, всех подняли до света — так у нее сна ни в одном глазу, еще и шутила, подбадривая остальных. "Нас утро встречает прохладой! Подъем, девочки!"
Утро встречало дождем, машины и подводы еле ползли по раскисшей дороге. Личный состав, ежась от холода, шел пешком. А Лескова, отбросив на спину капюшон плащ-палатки, все одно насквозь промокшей, скомандовала так, что слышно было до соседнего поворота: "Запе-вай!" И сама запела, перекрикивая дождь, старое, довоенное, из "Острова сокровищ": "Ружья за плечи и ногу в стремя!" Да так задорно, что все подхватили. Даже месивший грязь в том же направлении полувзвод связистов.
Старший лейтенант умела быть и строгой. Где надо, прикрикнуть, где надо — коротко приказать, и никто не ослушается. Умела отбрить соленую шутку непрошенного ухажера откуда-нибудь из хозчасти, да так, что остряк до вечера потом ходил красный.
Исполнять приказ командования и учить Раису на наркотизатора Лескова взялась в первый же вечер после передислокации. Когда едва разместиться успели и раненых еще даже не привезли.
Начала с рассказа про свой первый самостоятельный наркоз, тогда Гражданская едва кончилась. Не очень удачный, потому что больной никак не засыпал, мешал хирургу работать, грозился всех перестрелять и жутко матерился.
— Я тогда молодая была, не знала, что пьющих не так просто успокоить, они к любой отраве привычные. А это печник наш был, один на три деревни мастер, вот уж кто рюмку мимо рта никогда не пронесет. Да еще и маска мала оказалась! Я без году неделя как из института, и хирург тоже молодой, еле совладали. Да и страшновато слушать было. Уже потом узнала, что в мирное время, входя в наркоз, люди смеются и песни поют, а в Гражданскую и после только грозили да бранились. Ну, это присказка, а теперь слушай внимательно, — и дальше стала рассказывать в подробностях, про скорость действия наркоза, про то, как правильно следить за пульсом, и как добиться, чтобы ты наркоз вела, а не он тебя.
Первый раз на практике Раиса чувствовала себя не то что неуверенно, неуютно. Потому что на операции она всегда подавала инструменты, а тут операционная сестра другая, наркотизатор — Лескова, а Раиса — только ученик. "Смотри, что делаю я и следи за пульсом".
Следить, когда твои пальцы сами вздрагивают на команды: "Пеан!" или "Лигатуру", поначалу было непросто.
— Пульс?
— Девяносто.
— Внимательнее. Отвечать надо сразу, — негромко произносит Лескова из-под маски и тут же, четким голосом — Прокофьевой, — Спит. Можно начинать.
У нее все выходило легко, точно так же, как у доброй памяти Марии Константиновны. Лучшего наркотизатора Севастополя. Так
Нельзя, нельзя отвлекаться, когда у тебя под пальцами бьется чужая жизнь. Вот чуть чаще стал пульс. Раиса не успела не то что сказать о том, даже взглядом с Лесковой встретиться, как со склянки с эфиром в руках той срывается капля. И еще одна. Несколько секунд ничего не происходит. Раисе приходится стискивать зубы, чтобы не сказать: “Мало эфира!” Но проходит пять секунд, десять… и пульс под пальцами Раисы начинает биться медленнее. "Вот что значит — ты ведешь наркоз, а не он тебя. Всегда быть чуть впереди. На полшага, на два удара сердца — но впереди.
— Рая, пульс?
— Восемьдесят… пять.
— Молодец.
Когда-то еще Раиса научится. Будет понимать, как давать глубокий наркоз, а как эфирный рауш. Обо всем этом она пока только читала. Есть ли здесь нужные книги? Должны быть. После смены просить у Родионовой.
Книги были, но именно про наркоз в них говорилось мало. Они печатались для хирургов, которые и так должны были все знать. А не для фельдшера, окончившего гражданский медтехникум, к которому добавилась теперь совершенно безумная военная практика. Оставалась только Лескова, с ее опытом и умением объяснять.
— Если бы человек делал только то, что наверняка умеет, он бы и ходить не выучился, — говорила она, — Ты на самом деле все знаешь, за пульсом следить тебя ведь учили. Не умеешь только к новому делу это знание применить. А на книги не надейся, на них одних далеко не уедешь. Тут только практика — смотри и учись.
Когда это “смотри и учись” дошло до сказанного просто и буднично “теперь сама, я смотрю”, Раисе в душной в летний зной операционной палатке сделалось холодно. “Как, сама?! Разве я уже выучилась?”
Раненый, лет тридцати старший сержант, со светлыми глазами и широкими скулами чем-то неуловимо напоминал ей брата. У Володьки вот точно такая же манера морщить нос и щуриться.
Досчитав до двенадцати, он вдруг напрягся, произнес: “Видишь — слева от сосны? Да не затыкай ты мне рот, душно!” и даже мотнул было головой, но тут же уронил руку и уснул. Раиса даже удивилась, что так легко получилось на первый раз.
Но операция, занявшая от силы минут двадцать, показалась ей бесконечной. Она знала, что ошибиться ей не дадут, что Лескова стоит рядом, готовая в любую секунду удержать ее руку, если заметит, что Раиса может перестараться с наркозом, или добавить эфира, если его будет мало. Но та не двигалась, а Раиса, отчаянно боявшаяся упустить пульс или еще чего-нибудь вовремя не заметить, глядела только на раненого и на склянку в своей руке.
В тот день обработали пятерых. Прокофьева, в очередной раз меняя перчатки, сказала: “Для начала хорошо, Поливанова. Галина Алексеевна, вам благодарность. Продолжайте работу, будет у нас еще один наркотизатор”. Похоже, обращение по имени и отчеству у кадрового майора Прокофьевой было в разряде поощрений.
Но когда через полчаса пришла новая машина с ранеными, тяжелого капитана с раздробленными ногами доверили уже Лесковой. Та успела тихо шепнуть Раисе: “Стой, смотри. Трудно будет. Он сердечник”.