Делай, что должно
Шрифт:
Он почти не докладывал, только обозначал: “Есть, товарищ полковник. Сделаем”, предоставляя объяснения своему помощнику, маленькому, кругленькому, лет сорока капитану, в допотопном пенсне на носу-кнопочке. Капитан имел физиономию самую тыловую, более всего он походил на бухгалтера, волей судьбы переодетого в военную форму. Впрочем, кого под конец второго года войны этим удивишь? Он создавал приятное впечатление — деловит, службу знает, на все готов ответ, где сразу доложит, где справится по записям в пухлой тетрадочке в самодельной обложке из двух кусков плексигласа от планшета.
— И я особо ставлю службе снабжения на вид, чтобы нашим частям, особенно медсанбату, больше не требовалось искать продфураж своими силами! — жестко
— Так точно, — откашлявшись, выдохнул зампотылу, — Фруктман, доложите, что с продуктами.
Капитан докладывал, иногда вежливо улыбался, мол все наладим, как же мы можем нашу самую важную службу оставить без довольствия.
Огнев слушал спокойно, но сам вид капитана с первых минут заставил его внутренне подобраться. Опыт еще довоенный ясно говорил ему, что этот вежливый офицер интендантской службы может доставить в будущем немало неприятностей. Видел он уже эту подчеркнутую любезность и деликатные улыбки, когда ездил перед войной по крымским санаториям с проверкой мобилизационной готовности. В одном таком санатории, где его очень уж ласково встречали, он, ни шагу не сделав к заранее накрытому столу, потребовал машину и из Ялты отбил очень жесткую телеграмму в Москву. Но сделали по ней выводы или нет, не знал до сих пор. До войны оставалось всего три недели. Без того не боевого, но очень ценного опыта, он пожалуй легко поддался бы на эту исполнительность и расторопность.
"Может, и впрямь, зря подозреваю? Или не зря? Не знает удержу в дружелюбности или глаза отводит? Цифрами сыплет бойко, но на фронте он человек новый. В тылу не сиделось, или не усидел? Что же ты за фрукт, товарищ Фруктман?"
На какое-то мгновение Алексей поймал на себе очень внимательный и неприязненный взгляд, брошенный поверх пенсне. Но только на мгновение, потому что капитан тут же снова подкупающе улыбнулся.
— Исключительно по недосмотру. С мясным пайком решим как можно скорее. Как говорится, комар носу не подточит. Я в хорошем смысле, разумеется. Но, однако же и повар у вас, товарищ майор медицинской службы. Артист! Сокровище, а не повар, глядите, как бы не переманили такого.
История с коровой, разумеется, не тянула на полноценное ЧП, в стесненных условиях продовольствие добывали еще и не такими способами. Но дивизионный прокурор, деликатно, с глазу на глаз, счел нужным добавить от себя:
— Вы все-таки приглядывайте за своим орлом, товарищ майор. Лучше, чтобы в случае чего, вы его одернули, чем мне потом арестовывать придется. Так-то он и боец хороший, и повар расторопный, но знали бы вы, сколько таких хороших да расторопных без своевременного пригляду в штрафных ротах пропадают.
Прокурор тоже был прислан в дивизию недавно, вместо предшественника, отправившегося на повышение. Но на фронте был с самого начала войны и навидался всякого.
— Я ведь не ради того, чтобы придраться. Но сами, наверное, знаете. Он один раз для дела, другой раз для дела… Потом только стопочку для бодрости тяпнул, ан глядь — либо к бабе на печь дезертировал, либо хищение, либо грабеж, либо еще чего похуже… Там даже не dura lex, а сам дурак.
Вернулся из штаба в медсанбат Огнев уже заполночь, так и не поймав начальника АПАЛ. Со стороны фронта было темно и тихо, ночная степь совершенно по-мирному пахла полынью и упавшей росой. Только иногда дувший с запада ветер приносил чуть-чуть пороховой гари. Потом долетело еле слышное тарахтение пулемета, бухнуло несколько разрывов, по звуку минометных, но с десятка с лишним километров не разобрать. Какая-то стычка, разведка, наверное. “Утром проверить, все ли Федюхин сделал, — отметил для себя Алексей Петрович, — А теперь спать. Даже если начнется большое наступление, раненых привезут через два-три часа самое раннее”.
Утро было спокойным настолько, насколько может быть спокойным
Глянул в карточку, пощупал пульс, внимательно посмотрел на лицо раненого — и решительно скомандовал: “В операционную, быстрым шагом!” А сам побежал на сортировку.
Раненых в сортировочной палатке уже не было. Федюхин, пользуясь незначительной загрузкой медсанбата заполнял журнал приема. Точнее, диктовал санитару-писарю, малорослому конопатому рядовому, похожему на подростка. Расхаживая по палатке взад-вперед как аист по берегу пруда, он проговаривал менторским тоном:
“Огнестрельный перелом дистального эпифиза плечевой кости. Дис-таль-ного э-пи-фи-за, пишите правильно, — Федюхин глянул писарю через плечо, точь-в-точь как учитель во время диктанта. Тот с несчастным видом макнул перо и левой рукой вытер лоб. Медицинская терминология давалась ему с заметным трудом.
— Товарищ Федюхин?
— Доброе утро, Алексей Петрович, — Анатолий Александрович по-прежнему почти фрондерски не принимал воинскую дисциплину и себя ощущал врачом, волею судьбы одетым в защитное под белым халатом, но тут же добавил по-уставному, — За время моего дежурства ничего существенного. Поступило три человека, один легкий, двое средней тяжести. Легкий и один средний Э-2, второй средний на О-2. Разведчики, напоролись ночью на засаду. Стоит их командира в гости ждать, он со своих глаз не спустит. Хороший командир.
— Вы рядового Яшина направили на Э-2 с проникающим ранением в живот?
— У него же непроникающее, это очевидно, — белесые брови Федюхина на секунду приподнялись вверх, обозначив только легкое удивление, что командир сомневается в его диагнозе. — Щеткина-Блюмберга* отрицательный, брюшная стенка расслаблена. [*Синдром Щеткина-Блюмберга — резкое усиление боли в животе при быстром снятии пальпирующей руки с передней брюшной стенки после надавливания. В мирное время считается определяющим в постановке диагноза перитонита] В ожидании осмотра уснул. Коллега, я пятнадцать лет в Новосибирске занимался травмами живота. И ножевые видел, и пистолетные, и производственные. Ручаюсь…
— Товарищ Федюхин. Вы сейчас будете мне ассистировать на лапаротомии. Я направил Яшина в операционную. Первая очередь.
— Как скажете, товарищ майор.
— Прикажу, товарищ капитан медицинской службы. Это — приказ!
Федюхин пожал плечами и пошел мыться.
На операцию он явился невозмутимо спокойным. Больше не споря, но и ни на йоту не сомневаясь в своей правоте.
— Вот смотрите, коллега, — Федюхин произнес это слово чуть-чуть покровительственно, как, наверное, говорил толковым студентам старших курсов в мирное время, — Рана очевидно… — он аккуратно развел края раны и неумело, по-интеллигентски, выматерился. Брюшина была пробита.
До конца операции он ни сказал больше ни слова, ассистировал идеально, только иногда смаргивал пот, ручейками стекавший по лбу, сестра едва успевала промакивать его марлей. К концу операции капитан был чуть не бледнее пациента. Когда раненого унесли в стационар, Федюхин, все еще держа руки перед собой, глухо произнес:
— Как хотите наказывайте, только объясните, как я мог такое пропустить.
— Вы привыкли к ранениям мирного времени, — Алексей Петрович аккуратно снял перчатки и принялся быстрыми движениями разминать кисти. — Ранение маленьким быстрым осколком не похоже ни на что другое. Осколок со спичечную головку может войти в надплечье, пройти легкие, пробить печень. Осколок в острие булавки может войти в веко, пройти в мозг, повредить там сосуд, а раненый ничего не почувствует, пока не потеряет сознание. Скорость разлета осколков при взрыве — километр в секунду, а живая сила у полутораграммового осколка при этом — как у машины на сорока километрах в час.