Дело для трех детективов

Брюс Лео

— Все мы очень глубоко вам сочувствуем, — сказал лорд Саймон, и его голос прозвучал довольно искренне. Мне понравилось, как он это сказал.

Терстон кивнул.

— Я скажу вам всё, что могу, — сказал он, — и есть некая э-э… семейная история, которую вам следует знать. Я обсудил это с мистером Уильямсом, который не только мой адвокат, но и друг, и мы оба согласились, что вы должны её услышать.

Тишина была нарушена движением сержанта Бифа. Он, с моей точки зрения, довольно бестактно, раскрыл свой блокнот и приготовился записывать.

— Моя жена была замужем до меня, — сказал Терстон, и я вздрогнул. — Я расскажу вам эту историю так, как я её знаю. Она была единственной дочерью глостерширского

пастора. — Его голос дрогнул, но он продолжал. — Я не был знаком с её родителями, но наслышан, что они были трудолюбивыми и довольно суровыми людьми, преданными своей дочери. Мэри воспитывалась в среде, которую даже в те довоенные дни было принято называть пуританской. Но она была вполне счастлива, хотя для нынешнего поколения это может показаться странным. Она трудилась, как это делала её мать, в приходе, и, возможно, училась действовать в соответствии с природным бескорыстием. Действительно, кто мог бы её представить в любой ситуации иначе, нежели счастливой и бескорыстной?

Наступила напряжённая, но сочувствующая тишина. Наконец доктор Терстон продолжил.

— Одним из прихожан был богатый местный землевладелец, человек значительно старше её, который нажил состояние в Бирмингеме и недавно удалился в своё глостерширское поместье. За несколько лет до этого он овдовел, а после того, как несколько раз повстречался с Мэри, он старомодно попросил у её отца разрешения сделать девушке предложение руки и сердца. Пастор согласился, но его жена высказала одно возражение, которое следовало разрешить прежде, чем это предложение Мэри будет сделано. Этот почти пожилой человек казался во всех отношениях подходящим мужем. Но у него был сын.

— О Боже! — прошептал лорд Плимсолл.

— Мэри никогда не видела этого сына до того и, насколько я знаю, никогда не видела его потом. Мальчик уже заработал себе дурную славу или, по крайней мере, так сказал её первый муж. Он не жил со своим отцом в Глостершире. Подразумевалось, что он находился за границей, хотя, был ли он мальчиком на учебном судне или взрослым мужчиной в колониях, я не знаю. Однако само его существование сильно встревожило родителей Мэри, и, возможно, именно поэтому она о нём вообще услышала. Вдруг сын вернётся и станет препятствием между Мэри и её мужем? Вдруг он влюбится в Мэри? Ведь её родители были простыми людьми, и их представления о подобных ситуациях были почерпнуты в значительной степени из тогдашних сентиментальных романов.

Во всяком случае, проблема была обозначена и разрешена. Возможно, сегодня вы почувствуете в принятых тогда мерах некоторую долю эгоизма и неосознанной жестокости. Насколько я смог понять, между родителями Мэри и её мужем было решено, что сын не должен стоять на пути новой семьи. Я полагаю, ему назначили содержание, и Мэри однажды сказала, что в последний раз, когда они о нём слышали, а это было довольно давно, он, как полагали, находился в Америке. Но даже тогда она не была уверена, что это не была Австралия.

Терстон говорил очень медленно и задумчиво. Казалось, что его самого нервировало такое подробное описание, но он решил идти до конца. Однако легко было заметить, как он страдал.

— Они были женаты в течение десяти лет, — продолжал он, — и, я думаю, были довольно счастливы вместе. Мэри, конечно, никогда не замечала недостатков своего первого мужа. Или также второго мужа, если уж на то пошло. Она была не той женщиной, которая стремится искать недостатки в любом человеке.

В течение первых лет брака Мэри потеряла обоих своих родителей, и одним из немногих действительно заботливых поступков, совершённых для неё мужем, был переезд из района её отчего дома в дом приблизительно в миле отсюда. В первый раз я встретился с ними, когда навещал его во время

инфлюэнцы вскоре после того, как они переехали. Затем началась война, и пасынок Мэри вернулся домой, чтобы поступить на военную службу, и даже сумел отличиться. Но даже во время отпуска в дом отца его не приглашали. Иногда муж Мэри ездил в город, чтобы встретиться с сыном, и отзывался о нём в этот период довольно доброжелательно. Но она никогда не виделась с пасынком.

После войны этот сын, как и очень многие сыновья, которые воевали, снова стал проблемой. Несколько лет за границей на персональном пособии, затем три-четыре года войны — это вряд ли хороший способ воспитать достойного гражданина. Он не был плохим мальчиком, но он был трудным. У него были нормальные недостатки, немного выставляемые напоказ, и я не думаю, что он когда-нибудь проявлял искреннюю привязанность к отцу. Он устраивался на различные работы, но неудачно, и уезжал в разные места. Но время от времени он вновь оказывался в Лондоне. Довольно обычное дело, полагаю.

Наконец отец с некоторой окончательной решимостью отправил его в Канаду. Вскоре после того старик составил завещание, и в сложившейся ситуации я полагаю, что это было достаточно справедливо, хотя и не очень щедро по отношению к сыну. Небольшое пособие для молодого человека должно было продолжать выплачиваться, а остальная часть состояния предназначалась, чтобы обеспечить пожизненный доход для Мэри, а если она умрёт раньше пасынка, то всё должно было достаться ему. На самом деле я не думаю, что Мэри была намного старше своего пасынка, но она никогда не казалась мужу молодой женщиной, потому что на его эгоцентричный взгляд она была его женой и значит, должна была рассматриваться как его ровесница. Поэтому, с его точки зрения, это не было такой уж большой несправедливостью, как может показаться вам. В завещании он выражал надежду, что если его сын наследует деньги, он к тому времени научится их ценить.

Терстон снова сделал паузу:

— Понимаете, мне не оособенно приятно сейчас всё это пересказывать. Но я хочу по возможности облегчить вашу работу. Имеет ли это какое-нибудь значение для расследования или нет, но вы могли бы счесть необходимым всё это выяснить и потратить время понапрасну. Но я уже почти закончил. Я посещал первого мужа моей жены во время его последней болезни. В это-то время мы с ней и потянулись друг к другу. И те из вас, кто её знал, не будут удивлены что в течение года после того, как она овдовела, мы поженились.

Уильямс что-то пробормотал, а доктор Терстон неловко опустился на стул.

— А теперь я должен затронуть нечто ещё более интимное, — сказал он. — У моей жены был доход почти в две тысячи фунтов в год. Мой собственный доход, кроме практики, которую я тогда имел, был существенно, весьма существенно меньше. Я не вхожу в осложнения, которые следуют за женитьбой бедного мужчины на богатой женщине. Но есть некоторые моменты, которые мне хочется прояснить. Прежде всего, сам я был упомянут в завещании моего дяди, и, как я тогда ожидал, должен был вскорости получить сумму, значительно превышающую состояние моей жены. Эти деньги достались мне приблизительно шесть месяцев назад. Отсрочка была связана с некоторыми юридическими тонкостями. Во-вторых, вам будет полезно узнать, как были устроены наши личные финансы. Моя жена сохраняла абсолютно весь свой доход в собственных руках, но по её желанию она несла все расходы по содержанию этого дома. Мои собственные личные расходы были небольшими, и мой маленький доход вполне их покрывал. Однако после того как я унаследовал сумму, о которой я уже упоминал, я не позволил жене тратить её деньги на что-нибудь, кроме её личных нужд. Прочие детали, например, про её собственное завещание, можно узнать у мистера Уильямса.