Дембель против бандитов
Шрифт:
Зато теперь при появлении Ковалева в комнате вся эта шушера — и лжеветеран, и алкаш, якобы беженец из Таджикистана, и даже слепец в синих очках — сразу же поднимается и уходит.
Боятся…
— …Так что — не стираешь ему больше?
— А-а, — Саша отрицательно мотнул головой.
— И правильно. Если вновь наезжать начнет, мне сразу говори. Воспитаю…
— Дядя Митя, скажи, а у тебя папка с мамкой есть? — неожиданно поинтересовался пацаненок.
— Нету, — инвалид отвернулся. — Батька шахтером был, в забое породой завалило…
Саша смутился — он понял, что вопрос прозвучал слишком бестактно.
— Ну, были бы твои старики живы, можно было бы им написать, чтобы приехали, забрали…
— Да даже если б и живы были, все равно бы им не написал.
— Пили, как моя мамка? — с подкупающей прямотой спросил мальчик.
— Да нет… — Помолчав, Митя отвернулся.
— А братьев-сестер тоже не осталось?
— Сестра есть… Оксанка.
— Так напиши ей — пусть приедет, заберет! А хочешь, я с главпочтамта позвоню, скажу ей, где ты…
— Не надо. — Дима по-прежнему старался не поворачиваться в сторону мальчонки, чтобы тот не видел слез в его глазах.
— Но почему не хочешь? На этого Яшу, что ли, лучше горбатиться? — недоумевал Саша.
— Обузой ей не хочу быть, понимаешь? Ладно, подрастешь — поймешь… — Утерев рукавом куртки лицо, Дима продолжил: — Сашка, я вот о чем тебя попросить хотел. Ножик мне свой показать можешь?
— Угу, — кивнул мальчик.
Воровато взглянул в сторону приоткрытой двери, отогнул угол надорванного матраса, сунул руку в отверстие между швов…
— Держи.
Ковалев повертел ножик в руке, открыл, провел ногтем по лезвию, проверяя остроту…
— Слышь, Сашка, можно я твой ножик на пару часиков возьму? — спросил он спокойным, ничего не выражающим голосом.
— Для тебя, дядя Митя, все можно, — улыбнулся пацаненок.
— Тут у тебя ножнички и пилочка, хочу ногти обрезать, — на всякий случай объяснил инвалид.
— Бери, дядя Митя.
— Ну, давай, успехов тебе, — печально промолвил Ковалев, отъезжая в свою комнатку.
Подъехал к окну, выглянул в темный вечерний двор… Собака по-прежнему летала от одного забора к другому, свистела цепь на длинной железной проволоке, и от этого звука Мите окончательно стало не по себе.
Но он уже знал, что будет делать. Сейчас соберется с мыслями, затем достанет из-под одеяла простыню, как и тогда, в Ростове, порежет ее на полосы, скрутит жгутами, совьет петлю… Главное, есть чем резать. Веревку скрутить, сунуть в карман — и в туалет. К счастью, туалет не на улице, а тут, в конце коридора. Т-образное перекрестье водопроводных труб над сливным бачком он заприметил еще вчера. Привязать конец жгута с петлей к изгибу будет, наверное, сложновато: нужно встать обрубками прямо на унитаз, вытянуть руки. Да и петля получается слишком высоко: придется шею, как гусю, вытягивать. А потом — оттолкнуться от фаянсовой чаши унитаза и вниз. Унитаз довольно высокий, обрубки до пола вряд ли достанут. Пространства между унитазом и стеной тоже
Митя разобрался с простыней довольно быстро — спустя пятнадцать минут импровизированная веревка, скрученная из простынных полос, уже лежала в кармане камуфлированной куртки.
— Сашка, — позвал он из своей комнаты, — слышь, если не в падлу, на толкан меня отвези, а?
В дверном проеме появилась всклокоченная голова пацаненка.
— Чего, дядя Митя? — спросил он и скосил глаза на руки инвалида.
— В сортир, говорю, отвези. Желудок что-то прихватило, вновь наш хозяин какой-то гадостью накормил. — Для правдоподобия инвалид схватился обеими руками за живот.
— Сейчас…
Меньше чем через минуту Саша, приподнимая Митю под мышки, пересаживал его с коляски на унитаз.
— Спасибо, братан… — пробормотал инвалид. — Коляску пока в комнату закати, чтобы ходить не мешала. Надо будет, я тебе крикну.
— Дядь Митя, что с тобой сегодня? — растерянно спросил мальчонка, глядя Ковалеву в лицо.
— Ничего, ничего… Ладно, иди, позову, как управлюсь.
Дима тщательно закрыл дверь, достал из кармана пачку с «мальбориной», закурил последнюю в жизни сигарету. Еще десять, максимум пятнадцать минут — и его обрубленное тело будет болтаться тут, между унитазом и стенкой.
Жалко уходить из жизни?
Нет, не жалко.
Жалко продолжать такое вот бесцельное, никчемное существование.
Жалко ребят, погибших в чужих чеченских горах ни за что ни про что.
Жалко их родителей, братьев, сестер, друзей…
Жалко Оксанку — как она, бедная, теперь одна мается? Мужика бы ей хорошего… Да где они теперь, эти мужики?!
При воспоминании о сестре на Митины глаза вновь навернулись слезы. Но, собрав в кулак остаток воли, он отогнал от себя это некстати пришедшее воспоминание…
За дверью обозначился какой-то слабый шорох, но Ковалев не придал этому никакого значения: до шорохов ли сейчас?!
Молча докурил сигарету почти до фильтра, аккуратно загасил окурок, бросил. Достал из кармана моток простынного жгута, свернул петлю, проверил жгут на прочность, а затем, осторожно поднявшись, встал обрубками ног на край унитаза. С трудом балансируя и морщась от боли, накинул конец петли на Т-образное перекрестье труб, закрепил жгут намертво. Надел петлю на шею и, пробормотав «прости, Господи!», соскользнул вниз…
Если утро начинается с неприятностей, можно быть уверенным: неприятности будут преследовать человека весь день.
Яша Федоров хорошо знал эту нехитрую, но справедливую истину…
Тот день как раз и начался у цыгана с неприятности: еще до обеда в Новоселовку неожиданно вернулась жена Галя. Злая как черт, без куклы и без денег.
Яша встретил ее во дворе — стоя у приподнятого капота «Фольксвагена-транспортера», он менял полетевшее реле генератора.
— Что случилось? — удивленно спросил цыган.