Демиургия

Виталий Орехов

«В 1877 году от РХ, Петр Соргин, крестьянин Тверской губернии был венчан на Матрене Соломатиной, крестьянке Тверской губернии», – значилось в церковной метрике. А через год у них родился сын и назван был в честь деда Матвеем. Петр Матвеев. Был хороший работящий мужик, редко пьющий, всегда знавший цену работе, и оттого получавший по крестьянским меркам неплохую выгоду со своего надела. Вот почему он несказанно обрадовался рождению сына, а не дочери. «Помощник растет, – хвастался он жене и всем, – вот тогда заработаем. Вся волость, держись!» Но, вопреки мечтам и видением отца, Матвей никогда к крестьянскому труду особенного желания не испытывал. Но его, как говорится, особенно никто и не испрашивал. Надо было по воду сходить – шел по воду, по ягоды – шел по ягоды, хвороста зимою натаскать – и хворост таскал. Но все это делалось как-то лениво, правда, к чести Матвея надо заметить, никогда не скверно, работу свою выполнял правильно. Больше же всего Матвея привлекали книжки с картинками, хранившиеся у соседа – церковного настоятеля. Однажды отец Амвросий пригласил соседей на чай, зная, что соседи у него – люди

хорошие, добрые, в самом русском смысле этого слова, и вместе с ними пришел и их пятигодовалый сын. Взрослые, как ведется, заговорились, о жизни, о ценах на зерно в этому году, о новом земском начальнике и обо всем о том, о чем взрослые говорят. А маленький Матюша загляделся на открытую книжку с картинками, лежащую открытой на столе у хозяина. Отец Амвросий это заметил и рассказал о картинке, нарисованной на развороте. Там был изображен человек в бедной одежде, медленно и грустно бредущий в сторону богатого белого строения, а навстречу ему бежал пожилой человек с двумя молодыми людьми. То была притча о блудном сыне. Настоятель рассказал о ней Матвею. Но больше всего Матвея поразили маленькие значки на другой странице, и он с удивлением для себя обнаружил, что эти значки имеют важный смысл и по ним можно многое узнать. Ни отец его, ни мать грамотными не были, ровно, как и их отцы и матери. Отец Амвросий предложил соседям научать их сына грамоте и арифметике. Конечно, тут следовало все тщательно обдумать. Перво, воспитывать троих детей, было трудно, необходимо было терпение и особенное родительское чутье чтобы всех троих: двух сыновей и дочь – приучить к работе, но если их старший сын сможет обучиться грамоте, то может, чай и добьется чего более в жизни существенного. На том и порешили, пускай учится. Матвей проявил способности учебе, потому что любое дело, производимое с желанием, получается. Через год он уже свободно читал Священное Писание на гражданском и на церковно-славянском. Еще через год знал основы латыни и умел производить в уме и на бумаги чисельные вычисления до тысячи со всеми четырьмя основными действиями. Так ему стукнуло семь лет, и родители, ничтоже сумняшеся отдали сына в местную школу, где помимо Матвея учился еще один крестьянский ребенок – родители сельчан неохотно отдавали детей в школу, в семьях нужны были рабочие руки.

Таким образом, попал Матвей Петров Соргин в гимназию. Состав классов был совершенно для земской школы ординарный. Два крестьянича, как уже было сказано, один сын церковного дьячка, почему-то пошедший в гражданскую школу, а не в духовную семинарию, двенадцать из мещан и трое ребятишек – представители беднейших слоев благородного сословия, не сумевших отдать свое чадо в привилегированное училище. Таким был класс, в котором уже четвертый год учился Матвей.

Школа была построена на земские деньги стараниями местных властей, радевших за высокий уровень образования. Между тем, в стране происходили странные процессы именно в области образования. Для иллюстрации ситуации с уровнем культуры в Российской империи можно привести один действительно имевший место случай, весьма характерно отображавший курс Александра III по отношению к данному слою человеческой деятельности. Однажды на заседании в Государственном Совете, на котором присутствовал и Государь, представитель Тобольской губернии пожаловался на низкий уровень образования в их губернии, на что Государь недвусмысленно заметил: «И слава Богу…» Так что это еще вопрос, выгодно ли для себя поступали земские начальники, выделявшие финансовые средства на образование народа. Здание школы стояло на отшибе села, или можно было сказать на отшибе местного города, так как село, где жил и учился Матвей, было бы по Московским понятиям пригородком, а школа располагалась прямо посередине двухверстовой дороги из города в село. Оно представляло собой деревянное срубленное строение о двух этажах. На первом располагались младшие классы для первой ступени обучения, а на втором предакадемические классы для второй ступени. Матвей был в предпоследнем классе первой ступени. Учитель был немец, как это нередко бывает у земских учителей, Карл Иванович Бе. Типичный сын типичного немецкого бюргера приехавшего в Россию еще при Николае. Карл Иванович был тогда еще ребенком, но даже в России, в провинции, Карлуша воспитывался в немецком бюргерском духе. Так он прожил некоторое время, не испытывая никакой тоски по исторической Родине и после жизни в столице он, как когда-то и его отец, провинциальный доктор, посвятил свою жизнь служению русскому народу. Свое же служение он видел в преподавании младшим классам основ наук. Помимо Карла Ивановича в младших классах работал еще только один учитель, один раз в неделю читавший Слово Божие. Такая учеба не была исключением из каких-то правил, примерно так и функционировали некоторые земские школы.

Матвей, как уже было сказано, был способным учеником с раннего возраста, показавший исключительную тягу к знаниям. Он оспаривал первое место по знаниям и по способностям с одним из тех дворян, учившихся с ним в классах, родители которого по дворянским меркам были разорены, но все равно затрачивали относительно крупные средства на обучение их единственного сына, поскольку считали образование неотъемлемой частью дворянского сословия. Александр Каховцев был так же, как и Матвей, одиннадцати лет, был высокий, темноволосый и дружил, в отличие от Матвея, имевшего хорошие отношения со всеми одноклассниками, только с барчатами.

Веселье, развернувшееся сейчас в классах, было вызвано одним чрезвычайно важным спором. Мальчики спорили о социализме в его самых разных проявлениях и ипостасях. Среди ребятишек был один из мещан, Сережа Марков, славившийся тем, что он знавал когда-то одного социалиста, и даже, однажды, держал в своих руках настоящий номер «Колокола».

Так вот, Сережа уверял своих сотоварищей, что социализм – это будущее не только Европы, но и России, он уверял, что землевладение должно быть общее у всех, а частная собственность на землю – пережиток прежних времен. Спор был в самом разгаре.

– Да как же это? – говорил один из его друзей-мещан, с удивлением обнаруживший, что его друг – социалист, – Марков, Вы утверждаете, что России нужен социализм?

– Именно нужен, – с гордостью и твердо парировал Сережа, отнюдь не понимавший ничего не только в социализме, но и вообще во владении землей, – бесспорно нужен, как единственный путь развития нашей отчизны.

–То, есть, Сергей, – говорил Саша Каховцев, – сейчас, или когда-нибудь Вы предлагаете всю землю поделить между всеми поровну?

– Боже Вас, Александр, убереги…

– Как же, Боже, – спросил еще один мальчик, Миша Погорохин, – социалисты ведь не верят в Бога.

– Первое, Михаил, – холодно начал Марков, – Вам бы следовало помолчать, пока Вас не спрашивают. Второе, я еще не заверял, что я социалист, а третье, чтобы я Вам заметил, это бы очень не посоветовал разбирать каждое мое слово, тем боле, сказанное для красоты речи, чего Вам, видимо, не понять.

Погорохин покраснел и замолчал, и больше ничего в классах не говорил, хотя Марков и не понимал ничего в социализме, но говорил довольно убедительно. Достаточно для того, чтобы убедить мальчика.

– Ну так продолжим, – действительно продолжил Сережа, – разделение сейчас земли невозможно, поскольку не только наше, но и самые наипросвещеннейшие американские и европейские общества не готовы к такому перераспределению. Но, господа, прошу обратить ваше внимание на следующий факт, представленный еще классиками социализма, – разгорячился мальчик, – что, когда общество изменится, а это, несомненно, произойдет, перераспределение земли будет возможно.

– Как же возможно, – опять начал говорить Саша Каховцев, – как же, Марков, возможно? Это значит, что я, потомственный дворянин, из семьи бывших помещиков, как и присутствующие тут мои друзья из благородного сословия, мы, мы будем владеть земельными наделами совместно с семьей, допустим… – он замялся, ну,… ну допустим Соргина? – Каховцев завидовал Соргину, он понимал, что Матюша – мальчик крестьянский, а знает столько же, а может даже, и больше, в чем он, конечно, никогда себе не признавался, сколько и сам Каховцев. Это злило, раздражало барчонка, воспитанного дворянами, необходимо заметить, с трудом пережившими реформы.

Последнее не могло не задеть Матвея, тем паче, что его самого это задевало самым прямейшим образом.

– Сашка, – начал было Матвей.

–Александр.

– Ладно, пущай Александр. Так вот, Александр, негоже Вам, как дворянину и барину, сравнивать со мною, у нас, может, и земли немного, но мы ее обрабатываем сами. Это перво, чего сказать бы хотел, еще надо, ребята, всем сообразить, что вопросы о социализме так просто не решаются. И прямо сейчас этого мы с вами не порешим. Но, только, думается мне вот что: делить-то землю, может, и действительно нельзя-то. Потому как издавна заведено, что есть дворяне и есть крестьяне, и нарушать порядок такой негоже. Что до социализма, то вроде как, и замысел-то неплохой, что все вроде как все общее, но токмо, народ-то на это не согласится никогда, конечно, если его совсем не застращать и не довести до последней стадии терпения. Ребята, народу, может идея общих владений и прельститься поначалу, но только, все равно, откажутся потом, так как также издавна еще заведено, что богатые есть и бедные, и вот если бедных и поболе будет, то сила-то пока еще у богатых, и может еще долго у богатых-то будет. – Эта меленькая речь, выражавшая глубокие по своей сути идеи, сказанная с причудливым мужицким крестьянским говором тверичей произвела на мальчиков впечатление. Так бы они может и продолжали свои гуманитарные и разумные споры, которые всегда тревожат умных мальчиков, собравшихся вместе.

Еще у Федора Михайловича Достоевского есть глубокая мысль, высказанная Иваном Карамазовым в «рассуждении у русских мальчиках», говорит он Алеше: «…я ведь и сам точь-в-точь такой же маленький мальчик, как и ты, разве только вот не послушник. Ведь русские мальчики как до сих пор орудуют? Иные то есть? … Всю жизнь прежде не знали друг друга, а выйдут из трактира, сорок лет опять не будут знать друг друга, ну и что ж, о чем они будут рассуждать, пока поймали минутку…? О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? А которые в Бога не веруют, ну те о социализме и об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату, так ведь это один же черт выйдет, всё те же вопросы, только с другого конца. И множество, множество самых оригинальных русских мальчиков только и делают, что о вековечных вопросах говорят у нас в наше время. Разве не так?..» Разумеется прав брат Иван, но куда правее брат Алеша, который ответил ему на это: «Да, настоящим русским вопросы о том: есть ли Бог и есть ли бессмертие, или, как вот ты говоришь, вопросы с другого конца, — конечно, первые вопросы и прежде всего, да так и надо». Так и в земской школе, мальчики рассуждали о вопросах, главных, о вопросах, о которых и надо рассуждать. Которые главные. И, известно, что и сейчас так. И всегда так у нас будет. А мальчики продолжили бы свое рассуждение, если бы не вернулся Карл Иванович.

– Так-с, господа, прошу начинать занятие. Приветствую, приветствую, – сказал он, когда дети встали у своих парт, – проведем перекличку.

Дальше пошла перекличка. Все дети оказались на месте.

– Вот и gut. – Он иногда вставлял в свою речь характерные, немецкий словечки, которые знают абсолютно все. А «Вот и gut» – было вообще его любимым высказыванием и он вставлял его всюду, где только можно и нельзя, даже если дела шли и не совсем gut. За это Карла Ивановича некоторые детишки и прозвали господином Вотыгутом.