Демиургия
Шрифт:
Я плакала, сидела на ступеньках какого-то каменного здания и тут подошел он. Человек в черных очках, в черной шляпе и с черной тростью.
– Встань деточка. Я знаю о твоей беде.
– Кто вы?. – спросила я.
Он представился, но, как я уже говорила, его имя вылетело у меня из головы. Он снял очки. У него были очень красивые глаза. Но они были очень пустые, и как будто… смешно сейчас так говорить, но он были как будто бездушными. И эта лукавая улыбка… Вот это я не забуду никогда.
– Я тот, что пришел помочь тебе. Не надо ничего говорить маме. Зачем расстраивать
– Вы друг того человека, который надругался надо мной?
– Ну-ну, надругался… Мне известно, что ты сама вешалась ему на шею. Ты же знала, что он женат. Знала?
– Да… – это было правдой. Но я ему верила. Он дарил мне цветы, и водил в кино. Зачем бы он водил меня в кино, если не любил.
– Да уж… Так вот, деточка, у меня есть к тебе предложение. Давай забудем эту историю. Вот тебе миллион лир, – и он действительно выписал мне чек на миллион лир, – возьми их. И дело с концом. А когда тебе будут нужны еще деньги, ты будешь делать кое-что, что тебе так нравится, и получать их.
Моим первым порывом было расплакаться и убежать. Мне стало страшно. Конечно, нельзя жить в Испанском квартале и не знать о проституции. Но миллион лир! Один миллион лир! Я бы смогла младшим братьям купить солдатиков к Рождеству!
Я взяла деньги. А потом еще раз. И еще. И еще. И еще много-много раз. Я больше никогда не получала более 100 тысяч лир за раз, да и то, очень редко. Нужно ли говорить, что так мои братики и не увидели игрушек, да и вообще моя семья меня больше не видела. Это произошло как-то само собой, ни они, когда узнали, чем я промышляю, не захотели со мной знаться, ни я уже не имела с ними ничего общего. Так продолжалось несколько лет, пока этот злосчастный господин, который двух слов по-итальянски связать не мог, не угодил ко мне в койку. Кто же знал, что он умрет? По итальянским законам я должна была сесть в тюрьму за непредумышленное убийство. Хороший адвокат вытянул бы дело, как у нас говорят, но у меня не было на него денег. А в нашем «пансионе» не нужны проблемы, поэтому все от меня отказались. И тут я вспомнила про это лицо. Не потому, что хотела обратиться к нему за помощью. А потому, что в тот момент, когда молоток судьи занесся над обвинительным приговором, я взглянула в лицо одному из обвинителей от республики. Даже под козырьком его фуражки я увидела эти глаза. Больше я его никогда не видела, да и много ли я видела, сидя в тюрьме…
Кое-что об угрызениях совести
– Знаешь, мы его не спасем, – сказал ангел ангелу. – Слишком много зла он причинил людям.
– Да, смотри, опять считает чего-то.
– Да что он считает, вон, сводит дебет с кредитом. Наплюсовочка у него бухгалтерская, как думаешь, куда пойдет?
– Да куда-куда, ясно дело, в карман к нему. Вон-вон. Заметил, он всегда как-то странно озирается, когда денежки прикарманивает, даже если никого рядом нет.
– Может, он нас боится, высматривает?
– А он верующий, разве?
– Да, вроде, я вчера его с женой в церкви видел.
– Ну не с женой, допустим, жена его на
– Ах вот оно что… Да знаешь, нас уже никто не почти не боится. Да и не должны бояться, в теории вопроса.
– Ну ладно-ладно. Ну так что с его спасением?
– Я не хочу опять с весами возиться, давай так посмотрим, если что, обратимся к Нему.
– Давай попробуем.
– По Заповедям?
– Ой… думаешь, с ним получится? Ну сам подумай, как к нему с «Блаженны плачущие, ибо они утешатся», «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы тебе было хорошо и чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, даёт тебе», если он с матерью последний раз три месяца назад по телефону говорил, она ж живет на даче, он ее почти что не выпускает оттуда. Давай с ним лучше по делам его.
– Сколько он украл уже?
– Он присвоил около… слушай, тут много нолей…
– М-да, понятно… А пожертвовал?
– 742 рубля 32 копейки, с учетом старых. Давно уже не жертвовал, кстати.
– Кается?
– Бывает, не спит по ночам. Думает… И не только о том, как бы побольше присвоить.
– М? О чём еще?
–Ну вот давеча у него старший ногу сломал. Сам его в клинику отвез, уходить от него не хотел, дома всю ночь не спал. Кажется, даже плакал.
– Ну это же сын его, так что, ничего удивительного. Так что про покаяние говорить нечего. Страдал?
– Было дело. Еще при Советах их. Ох, чего только себе не напридумывают. Не хотел в партию вступать. «Не буду, – говорит, – я как все Вы, под одну гребенку». Это ему запомнили. Да и вообще, с начальством спорил. В общем, долго карьеры не было, таксерил даже… ну потом перестройка, 90-е… Устроился.
–Если это можно так назвать. Ну а в детстве?
– Пионер, он и есть пионер.
– Ясно. Что еще есть у нас, к чему стоит присмотреться?
– Ну вот, в деле есть у нас золотой листик.
– Да-а-а-а? Вот как?… И за что же?
– Да, когда 19 было ему, зима, на даче отдыхал с отцом. Рыбачили. И там исток был, женщина по воду пошла да в воду и провалилась, лед тонкий. Наши-то уже приготовились, а он раз, полушубок сдернул и в воду за ней. В общем, ведра на дне, женщина на льду. Оба по воспалению схватили, но спаслись, выжили.
– Да, это он молодец. Был. А сейчас?
– Да даже не вспоминает. Говорит, дурак был, но в тайку гордится…
– С вышкой, надеюсь, дела не имел?
– Прямо — нет.
– А косвенно?
– Нууу….
– Что ну? Было?
– И да, и нет.
– Поясни.
– Ну сам посуди, деньги, которые… не его. Не в больницы же шли они.
– Это и так понятно, уже обсудили. Больше нечего?
– В детстве подругу курить научил. Пять лет с нее у нас сразу сняли.
– Тяжелый случай… Если бы не его листик, можно бы и отдать сразу в нижний отдел дело его. А теперь прямо не знаю… Сколько ему еще?
– Ну по подсчетам, вот у меня тут есть, около полугода. Потом, скорее всего, автокатастрофа. Не с болезни слетит, нет. Здоровье-то у него неслабое.