Демократы
Шрифт:
— Лулу? Лулу?
Петрович покинул свое убежище — кажется, ваза была уже не опасна.
— Ну, Лулу. Что здесь смешного? — И он с хмурым видом уставился на жену. — Ну, а ты что мне скажешь?
Жена развела руками, запрокинула голову и все хохотала, широко раскрыв рот, так что видно было нёбо и пломбу в заднем зубе.
— Целуй меня, целуй меня, целуй меня! — страстно проговорила она, отдышавшись.
— Тоже Лулу?
— Лулу!
— Ах он клеветник!
— Филёр!
И они оба рассмеялись. Вмиг развеялись подозрения, будто их и не было. Ну и свидетель! Но смеялись они
— Значит, Желка!
ГЛАВА ПЯТАЯ
Кто ищет, тот найдет
— Посмотрю-ка на это «карее око».
И пани Людмила решительно встала из-за стола.
— Что? — рявкнул муж.
— Ну, кариоку, этот новый танец. Я еще не видела, как его танцуют.
— Я тоже посмотрю.
— Только тихо, а то мы их спугнем.
Петрович понимающе кивнул и взял жену за руку.
Желка с Яником оказались не где-нибудь, а в кабинете пана референта. Горели все двенадцать лампочек люстры. Дверь была приоткрыта. Сквозь узоры дверных стекол видна была почти вся комната. Желка сидела в кресле-качалке и покачивалась. Ландик стоял за ее спиной, придерживая качалку. Слышно было каждое слово.
— Сильнее, ну что так медленно, — потребовала Желка повелительным тоном королевы и начала раскачиваться быстрей, отталкиваясь ногой от пола. — Я люблю движение, — говорила она, — и чтоб ноги были выше головы.
«Это у нее от меня, — вздохнул Петрович, — вот уж не думал, что и такое переходит по наследству». И тут же с неудовольствием пробурчал, что другого места, кроме его кабинета, они, конечно, не нашли, да еще зажгли весь свет. Для комиссара Ландика хватило бы и трех лампочек. Он двинулся было в кабинет, чтобы навести порядок, но жена крепко стиснула его руку.
Незамеченные, они слушали, стоя за дверью.
— Так разговаривать неудобно, — сказал Ландик, сдерживая качалку. — Я хочу тебе кое-что сказать.
— О чем? О любви?
Она остановила качалку и пренебрежительно выпятила нижнюю губу, — мол, ну что может сказать Ландик?
— И твоя любовь — одни слова, слова, слова, — фыркнула Желка, — и все — красота, любовь, свидания… — одна болтовня, плюм, плюм, плюм… Потому что любовь — это действие, действие и действие. Я не хочу слушать стрекотанье сверчка — в нем нет ничего, что заставило бы кровь застыть в жилах. Я жажду слышать рычание кровожадного льва — оно предвещает опасность. Ну что такое мерцающий фитилек! То ли дело — бушующее пламя костра: оно беснуется, рушит крыши, сметает колонны, валит стены. Жажду страсти!
— Вот оно, — Петрович тронул жену, — твое воспитание. — И снова ринулся в кабинет — гасить дочкины страсти.
— Постой, — жена встала на его пути, — посмотрим, что будет дальше.
— О, дай я схвачу тебя, обниму, буду целовать и не выпущу до утра, — донесся голос Ландика; правда, сказано это было равнодушно, без всякого там огня.
— Ах ты чинуша, — видали его! — прошипел Петрович. — Ну, постой!
— Тсс, — сдерживала его жена.
— Вот это другой разговор! — Желка вскочила с кресла. — Давай, я готова. Кровь лишь тогда кровь,
Она раскрыла объятия, словно говоря: «Вот я! Бери! Делай со мной что хочешь». Облегающая красная блузка натянулась, округлые груди приподнялись и дрогнули. Ландик схватил Желку и привлек к себе. Петрович рванулся с места.
— Как он смеет?
— Погоди! — снова удержала его жена. — Успеешь помешать. Пока все происходит по-родственному…
— Хорошенькое «по-родственному»! — выдавил Петрович, но покорился. Ему любопытно было убедиться, как далеко зайдет милый родственничек, чтобы потом иметь возможность отчитать жену за то, что распустила дочь.
Желка всем телом прильнула к Ландику.
— Сильнее, Яник, сильнее, — подбадривала она его, как раньше на качалке, — только в губы. На шее останутся пятна. Мама завидовать будет.
На этот раз встрепенулась пани Людмила, но муж поймал ее.
— Не спеши! Накроем их в самый интересный момент. — Ну и бесстыдство! Не видать тебе больше моего дома, нищий нахал.
Желка запрокинула голову.
— Целуй меня, целуй меня, целуй меня! — и подставила губы Ландику.
— Пожалуйста, вот твой свидетель, — толкнул Петрович жену.
— И твой.
Загадка раскрыта. Следы распутаны. Рассыпанные поцелуи найдены, виновные обнаружены. Вот и весь ответ на вопрос, откуда попугай Лулу подхватил эти слова. Остается передать документы в суд и ждать приговора. И все же Петрович пришел к заключению, что вмешиваться рано. Поцелуи найдены, но их оказалось столько, что они потеряли цену. Однообразные, как он успел заметить, холодные, сухие — медяки, которые даже неприлично подбирать или пересчитывать. «Словно воду прихлебывают из моей коньячной фляжки. Потому что коньяк имеет аромат, крепость, вкус, а вода и есть вода. Я бы не так целовался. Если бы Эстера очутилась в моих объятиях!»
Пани Людмила зашептала ему в ухо:
— Невинные, глупые, родственные поцелуи!
— А теперь освятим этот угол. — Желка указала локтем в сторону большого портрета.
Они перешли туда.
— Пусть каждый уголок будет освящен.
— Теперь пойдем к книжному шкафу.
— А теперь сядем на письменный стол.
— А теперь пойдем к тайнику с коньяком.
— И об этом знает! — остолбенел за дверью адвокат. — Откуда? Я разгоню эту парочку.
Жена увещевала его:
— Пусть. Для Желки это просто практика. Слышишь? Разве они целуются? Чавкают, как ты за обедом. Зато еще один кандидат про запас.
Она считала, что лишний партнер в танцах, в развлечениях, лишний кандидат в суженые, в женихи не помеха. Не один, так другой, не другой, так третий, четвертый, пятый. А не будет пятого, сойдет и комиссар Ландик! О чем только не приходится думать заботливой матери! Всякий грош для копилки хорош. Понадобится — выковырнем его ножиком, а то и копилку разобьем.
— Да будет освящена каждая пядь ковра, — торжественно провозгласила Желка.
— Да будет! — соглашался Яник.
Молодые люди ходили из угла в угол, обнимались и целовались, — и под портретом, и на письменном столе, и у тайника с коньяком. Где бы они ни очутились, Желка настойчиво требовала от Яника: