Демократы

Есенский Янко

— Меньше, чем вам «Кредитка», «Арсенал» и «Цемент», — отбил нападение атакуемый.

— Там ведь Зачин, — защищался Радлак.

— Зачем упрекать друг друга? — утихомиривал их Рубар. — Все распределено честно.

Семенянский громко засмеялся, но тотчас же прикрыл рот ладонью. Его рассмешило, что об этом говорит Рубар, у которого была своя доля во многих предприятиях, не то что у Петровича.

— Куда нам, провинциалам, до вас, — закашлялся Микеска.

— У вас ничего нет? — изумился Зачин.

— Ну, что вы! Я уполномоченный контролер в филиале интуристского общества «Добро пожаловать!», вице-президент в «Соколе», секретарь тридцать седьмой корпорации «Лиги» {104} , заместитель

председателя местного отделения «Словацкой Матицы» и технический секретарь стрелкового общества «Пли!».

— Прекрасные должности, — важно одобрил Зачин.

— Без жалованья, — прокашлял секретарь.

— По крайней мере вам ничего не приходится возвращать, — утешил его Радлак.

104

«Лига» — здесь имеется в виду «Словацкая лига» (см. примеч. 6).

— Надо бы ему помочь, — признал Рубар.

— Не мешало бы, — мечтательно сказал секретарь, — но лучше, если бы вы помогли Розвалиду. Он бы сразу встал на ноги. — Микеска с горячностью принялся убеждать их, что в Старом Месте Розвалид — единственный противовесе священнику Турчеку, который зажал в кулаке весь город. Если не поддержать директора, позиции партии в городе рухнут. Надо сделать это хотя бы ради партии. Он не виновен и пострадал из-за своей доверчивости.

— Все мы не виноваты. А почему же в банках столько растрат? — подал голос Радлак.

— Экономический кризис оплачивают все — особенно мы, чиновники, — пожаловался Жалудь.

«Особенно ты, как же, — проворчал про себя Радлак, — при своих-то доходах!»

Он чуть не показал ему за спиной язык.

— А я говорю: закон — огородное пугало, — твердил Зачин, — нечего его бояться.

— Количество нищих катастрофически увеличивается, — вернулся Петрович к своей вечной теме, — их производят пачками. Слишком много у нас просвещения. На каждом шагу кричат о повышении жизненного уровня, проповедуют какую-то эвбиотику [20] , чтобы у каждого была своя вилла с садиком. Крестьян учат гигиене, — как поддерживать чистоту, готовить, ухаживать за грудными младенцами, больными, истощенными. Какой-то бесконечный конкурс здоровья, чистоты, кулинарии и красоты. «Братья мои! Доколе вы будете есть одну картошку с капустой, капусту с картошкой! Козу, поросенка, курицу — прочь из избы! Заведите домашние аптечки, вату, бинты! Детей — не в ряднину, подвешенную на палках, укладывать, а в коляску, на солнышко! Просвещение, просвещение! Культура и культура!» Прекрасные вещи! Я всем сердцем за них. Об одном никто не думает: где взять средства? Жизненный уровень требует денег, как верба — влаги. Что ж, будь здоровым в холодной лачуге, будь чистым, имея всего две рубахи, будь сытым, жарь фазанов и поливай их салом, если можешь. Эвбиотика! Куда там! А тех, кому удается немножко приблизиться к этому уровню, немедленно обирают. Вот вам и новый закон о банках. Забирают у должностных лиц то, что они давным-давно истратили, а если не истратили, то имели право истратить, прогоняют чиновников со службы и пенсии не дают. Выдумывают банковский фонд для финансовых учреждений, чтобы покрывать их убытки, и, таким образом, дают им повод попрошайничать. Служащим снижают жалованье до минимума, а квартирную плату повышают до максимума. Не разрешают жене работать, если работает муж, — даже если они вместе получают не больше двух тысяч. Если лавочка приносит доход в тысячу крон, непременно навяжут компаньона, чтобы эту тысячу разделить. Пенсионер не смеет подрабатывать, чтобы лучше есть, иначе у него вычтут из пенсии то, что он заработал. Господа! Серьезные интеллигентные депутаты обсуждают, где начинается крупное владение — с пяти или с десяти гектаров…

20

Наука о счастливой жизни (эв — хорошо, био — жизнь, греч.).

— Став

депутатом, ты исправишь такое положение, — вмешался Рубар и фарисейски поддел Петровича: — Ты возмущаешься вполне законными вещами! Нельзя, чтоб один имел все, а другой — ничего. Пусть люди делятся своим достоянием с другими, пусть перепадет и тем, у кого ничего нет. Наша цель — стремиться, чтоб как можно больше людей обладало хоть чем-нибудь. Ты смотришь на вещи со своей колокольни: «Лишь бы я был сыт! А остальные могут подыхать с голоду». Прости, но твои рассуждения эгоистичны. Общественный деятель не имеет права быть эгоистом.

— Я такой же эгоист, как и ты, — парировал Петрович удар под дых, — да ведь нули не делятся!

— Но числа, даже самые маленькие, можно разделить!

— Порой не делятся и крупные суммы.

— Например?

— Например, твои два миллиона. Отчего ты не поделишься своими сбережениями?

— Жду, когда ты покажешь пример.

Вот какой обмен мнениями вызвало сообщение о несчастье с Розвалидом.

Микеска грустно слушал, как все эти господа возмущаются грабительскими законами, хотят разделить принадлежащее другим. Микеска расстроился. Ведь он заговорил о староместском директоре, чтобы вызвать у них сочувствие к бывшему ценному работнику партии, добиться для него помощи, и ждал, что кто-нибудь скажет: «Мы живем в довольстве, давайте дадим что-нибудь бедняге. Теперь самое время. Выдвинем его в кандидаты, и он придет в себя. Для всеми покинутого человека будет достаточно, если он увидит, что ему протягивают руку помощи».

Слова падали на Микеску с высоты тяжелыми молотами и били прямо по темени. Он все глубже и глубже втягивал голову в плечи. Ее заколачивали, как гвоздь.

«Они бессердечны, — отдавалось в его мозгу, — это стальные кассы, к которым не подобрать ни долота, ни ключа. Их кредо тверже и жестче любого самого жесткого закона, который когда-либо издавали или издадут. Закон еще можно как-то повернуть, но этих не сдвинешь ни за что. Их кредо — святость имущества… У вас миллионы, но вы нищие», — ругал он их, с горечью сознавая, что Розвалид и его трагедия тонут в неудержимом словесном потоке.

— Что ж, так мы своими же руками и запихнем Старе Место в мешок священника-клерикала Турчека, нашего заклятого врага? — сделал он еще одну попытку спасти уже захлебнувшегося директора. — Партия понесет ущерб, если нам не удастся вытащить его.

— Прискорбное событие, — прогнусавил Рубар.

— Прискорбно не то, что Розвалид дал полмиллиона господам из кооператива по выделке кож, — уточнил Зачин, — а то, что он отдал его в руки наших политических врагов и этим поддержал их. Если бы он дал эти деньги членам нашей партии, деньги остались бы у нас и партия непременно спасла бы его.

— Но разве принадлежность к партии дает право быть бесчеловечным? — чуть не со слезами воскликнул Микеска.

— Дает, — ответил сенатор, — вы сами только что рассказали, как партийная принадлежность этих трех джентльменов дала им право быть бесчеловечными. Будь Розвалид членом их партии, они вели бы себя иначе. А они использовали возможность уничтожить Розвалида и навредить учреждению, находящемуся в наших руках.

— Чужое имущество — это невинная девушка, — поддержал Зачина Радлак. — Эту невинную девушку доверили пану директору охранять, а не толкать в объятия негодяев, которые погубили ее красоту и торговали ее прелестями и целомудрием в своих гнусных политических целях.

— Я скажу одно, — добавил Жалудь, — управляющий банком, который хочет быть благородным за чужой счет, — вор и заслуживает тюрьмы.

Петрович за спиной Зачина подошел к Микеске, по-приятельски обнял его, отвел в сторону и спросил:

— Вам жаль этого человека?

— Жаль, пан депутат. Он не заслужил такой жестокой участи, — ответил удивленный секретарь.

— Знаете что, поговорим о нем с паном председателем.

— Я уже писал ему, — вздохнул секретарь.