Демократы
Шрифт:
— Dumm! Какая глупость, — пани шлепнула себя по бедрам, — даже если ее изрекает ваш председатель! Мы не университетские профессора, мы люди простые, мы в таких тонкостях не разбираемся! Где уж нам, если в них не разбираются учителя. Кстати, пани Рубарова мне жаловалась: ее сын Палько как раз поступил в первый класс гимназии, и детям дали заполнить анкеты, в которых была графа: «Родной язык». Палько написал «словацкий». Правильно?
— Естественно, — кивнул муж.
— А вот и нет! Какой же ты после этого депутат-законодатель? Учитель зачеркнул «словацкий» и написал «чехословацкий». А мальчишке пригрозил поставить двойку по поведению. Мальчик явился домой
— Это правда? — вскричал депутат, вскакивая, готовый метать громы и молнии.
— Пани Рубарова порядочная, серьезная женщина, не сплетница. Она лгать не станет.
— И Рубар подписал?
— Он не хотел, но Палько поднял рев, испугавшись двойки по поведению. И жена уговорила Рубара подписать, чтобы учитель не придирался. «Ладно уж! Давай! Подпишу! — сказал Рубар. — Ты еще в пеленках говорил на двух языках, — будет у тебя два родных языка!» Вот так, мой простачок, и с этим патриотизмом! Все равно существует словацкая родина, словацкий патриотизм, словацкий народ и словацкий язык.
— Разумеется, в этнографическом смысле…
— В любом смысле, — стукнула вазой жена. — Не раздражай меня!
Петрович сел. Не потому, конечно, что жена стукнула вазой — ему не давала покоя эта история с учителем и Рубаром. Петровичу было не по себе, и он покачал головой. Неприятный случай. Пани Людмила пилила:
— Вы хотите, чтобы венгр был первым?
— Я тоже в списках, и Радлак, и Дубрава.
— После венгра. Вы следуете за венгром.
— Мы следуем за нашим председателем.
— Как бараны!
— Он наш добрый пастырь. О нем ты не скажешь, что он не словак.
— Ого! Словак! Ты не выдержишь экзамена и в первом классе. Твой родной язык?
— Ну, словацкий.
— Двойка по поведению. Задал бы тебе учитель!
— Хотел бы я знать фамилию этого гермафродита… На месте Рубара ни за что бы не подписал… Я этого так не оставлю. — Петрович вскочил и забегал по комнате, как бегают люди в сильном расстройстве — четыре шага вперед и столько же обратно, — я доложу об этом в соответствующем месте, — он вспомнил, что является кандидатом в депутаты, и, вытащив блокнот, сделал пометку для памяти. — Сделаю запрос в палате депутатов, — закончил он тоном депутата. — Подобные идиоты только вредят делу… Мы стремимся к единодушию, и, пожалуйста, является этакий молокосос и все портит… Как его фамилия? — Он остановился возле стола в гордой позе.
— Погоди, как же… го… Длгий… Да, так она и сказала, Длгий.
— Длгий? А не Длоугий? {106}
— Нет, нет, Длгий.
— Выходит, словак.
— Словак. Это-то и расстроило пани Рубарову. Такое требование — и от словака!
— Липовый он словак. Но мой запрос отпадает. Я не смогу сделать запроса! — Петрович решительным жестом засунул блокнот в карман. — Будь он чехом… Но он словак. Мне ответят: «Кто виноват, если среди вас есть такие идиоты…»
Петрович бросился в кресло и уныло поник головой. Оскорбленная Словакия
106
Длгий? А не Длоугий? — Длгий — словацкая фамилия («длинный»), Длоугий — чешская фамилия.
— Как-никак, мы — нация. И вдруг является словак и пугает мальчика-словака двойкой по поведению, если тот в графу «национальность» напишет «словак». Как при венгерском господстве. Абсурд! Такими мы были всегда. Святее самого папы. Сами себя втаптываем в грязь, а на других сваливаем. Мы — палачи, рубим себе головы, подкидываем под себя горящие факелы, обжигаемся и вопим, что нас уничтожают… Убеждаем себя, что мы не крепкое гордое дерево, а всего лишь ветка… Сосунки, лезем под чей-то теплый живот и клянем себя за то, что находим защиту под чужим хвостом… Вот этот учитель… Потрясающая нищета духа — плевать в свой собственный карман и вопить, что у нас нет своего облика, нет человеческого достоинства! Плоть от плоти, кровь от крови нашей отрицает наше существование, наш язык…
— Видимо, он выполняет предписание, — перебила его пани Людмила.
— Придуманное словаком, а если не словаком, то чехом из Словакии, — бушевал Петрович, все повышая голос.
— Об этом, очевидно, ваш пан председатель вам не говорил, — вскользь бросила жена, с удовлетворением отметив про себя, что ее муж, как и другие, неравнодушен к вопросам, касающимся национальности. Ей захотелось еще немного подразнить мужа, вдруг заделавшегося националистом. — Да и ты ничуть не лучше других, — заявила она.
— Что?
— Собираешься громить радикалов, а сам выдвигаешь венгра. Как это совместить с твоими тирадами? Ты палач — сам себе отрубаешь голову, сам себя тащишь на виселицу, сам себя поджигаешь. Головы у тебя нет, туловище болтается в воздухе, от тебя осталась шкварка, а твоя принципиальность — пепел, зола!
Она изобразила пальцами, как сыплет щепоткой пепел, и дунула на него:
— Фу! И нет его!
— Тебе ли говорить о принципиальности! Для тебя образец — все венское! Вот он, твой патриотизм! Фу, и нет его!
— Не смешивай, пожалуйста. Вена — это дешевые покупки.
— А тут политика, в которой ты ничего не смыслишь.
— Политика? Политика — это сплошное лицемерие и фальшь, фальшь!
Утренний разговор был не из приятных и расстроил Петровича, оставив в душе осадок смутного беспокойства и неуверенности. Петрович злился на себя, на жену, на Рубарову, на Палько, на дурака учителя, который внес смятение и нарушил гармонию. Он еще вернется к этой проблеме и сделает запрос в министерстве образования, когда станет депутатом!.. «Буду депутатом!» — развеселился Петрович и с юношеским восторгом обнял в конторе своего старшего делопроизводителя, кандидата на должность адвоката, доктора Малого, спросив при этом, какие дела сегодня слушаются в суде. И, словно между прочим, со вздохом добавил:
— А у меня новые заботы…
— А что?
— Да вот — буду депутатом.
— Как же, я еще вчера слышал. Поздравляю, но — знаете, за контору страшновато. Работать будет некому.
— Теперь юристов, что собак нерезаных.
— Собак-то хватит. Но и десяток отборных не заменит одного хорошего начальника, — лебезил Малый.
— Что делать! Председатель партии требует, мой долг — подчиниться.
По пути в кабинет он обнял и младшего письмоводителя, стажера доктора Рафая.
— Остаетесь в конторе одни.