Демон движения
Шрифт:
– 235 -
— Так ты, Вавера, устроился тут смотрителем, как бы так сказать, вроде как от большой тоски по железной дороге, да?
Вавера оторвал взгляд от рельсов:
— Да вроде так, любезный кузнец, да вроде так.
— Но знаешь, Шимек, по правде сказать, ты сам себя дуришь. Ты тут, собственно, не нужен. Это же глухая ветка, и поезда сюда уже год как не ходят. Здесь нечего охранять. Разве что немного железа в рельсах? Но кому оно тут сдалось? А даже если бы и украли? Не такой уж большой убыток
Ваверу словно ножом в сердце ударили. Он нахмурился, сжал губы и вскочил со своего места:
— Если так, то убирайся отсюда к чертям! Ну, слышишь?! Вон отсюда, говорю, пока я добрый! Если ты такой же умный, как другие, то иди к ним и смейся надо мной вместе с ними. Так мне и надо, старому дурню! Зачем было открывать сердце первому встречному? Вот тебе и награда! Наплевало быдло в лицо и осквернило душу. Вон отсюда, говорю, не то попомнишь меня!
Люшня смутился, покраснел, расстроился крепко. Срывающимся голосом, полным раскаяния и сожаления, начал оправдываться и извиняться:
— Ну, ну, старик, не гневайся, не сердись так страшно. Я, видишь, хотел что-то другое сказать. Только не знал как. Человек я, конечно, простой, кузнец. Ты — другое дело: кондуктор, по миру поездил, много видел, книжки читаешь. Только, видишь, не мог я никак сообразить, зачем ты, собственно, засел здесь на старости лет. Но теперь-то вижу, словно сердцем чую для чего. Ты не такой человек, как другие
Вавера поглядел на него искоса, слегка недоверчиво, но уже более приязненно:
— Ну, что ж, это другое дело. Если сам признаешь, что дурак и не понял, то на этот раз еще могу тебя простить. Потому что, послушай, Люшня, — добавил он, таинственно понизив голос, — есть и другая причина, которая держит
– 236 -
меня тут на привязи. А что она такое — я лучше всего чувствую это здесь, глубоко в груди — только назвать ее еще не умею по имени, только ухватить ее еще не могу в клещи слов. Но она есть, эта странная причина... есть, есть наверняка...
Люшня смотрел на приятеля расширившимися от любопытства глазами:
— Ты сейчас имеешь в виду не только тоску по железной дороге?
— Нет, нет. Это что-то другое. Что-то, что связывает меня с этой тоской, но также существует и без меня, само по себе.
— Что же это такое, Вавера?
— Тсс! Это тайна! Тайна «глухой ветки».
Оба замолчали, внезапно проникнувшись неописуемым страхом, впиваясь взглядами в уже укрытую сумерками горловину яра. Посреди бездонной тишины августовского вечера от колеи внезапно потянулись тихие, но выразительные шорохи и шелесты. Какое-то слабенькое шепелявение, пугливые одиночные шепотки...
— Слышишь, Люшня? — прервал молчание смотритель. — Рельсы разговаривают...
— Обычно летом под вечер они сокращаются от холода и полязгивают.
—
— Рельсы переговариваются, — эхом повторил Люшня.
— Да-да, — мечтательно произнес обходчик. — Или ты думаешь, что они не живут, как мы, люди, животные или деревья?
Кузнец вопросительно посмотрел на него.
— Живут, Люшня, живут, только своей собственной, отличной от других существ жизнью.
Это уже решительно выходило за пределы понимания кузнеца. Он добродушно поглядел на товарища как на сумасшедшего, покачал головой и, неприязненно сплюнув в сторону, немного отодвинулся вправо.
– 237 -
— А дорога, думаешь, не живая, а? — наседал на него разгоряченный пассивным сопротивлением Вавера. — А этот яр, эта станция с блокпостом и вся эта ветка, а?
— Глухая ветка, — вполголоса пробормотал Люшня.
— Глухая, говоришь? Глухая, всегда глухая! Это вы глухие, вы, глупые, тупые люди, которые не хотят слышать голос Бога!
Кузнец струхнул.
— Ну, я уже и не знаю, — лепетал он, глядя полусознательным взором на товарища. — Ничего не понимаю. Но в Бога-то я верю.
Смотритель с вдохновенным видом, лучезарно улыбаясь, указал рукой на путь, который уже тонул в вечерних сумерках:
— Все это живет и вспоминает.
— Вспоминает? — оживился Люшня. — А что вспоминает?
— То, что прошло. То, что было здесь в минувшие годы. Так, как и мы, люди, вспоминаем прошлое, — добавил миг спустя с глубокой грустью в голосе Вавера.
— Значит, эта твоя ветка вспоминает свою прежнюю жизнь?
— Да, Люшня, да — наконец ты меня понял. Вспоминает свою прежнюю жизнь.
— Словно в старые, добрые времена...
— Да-да — когда здесь еще царило движение, когда поезда пролетали, как молнии, глухо гудели колеса вагонов, разносились по округе свистки локомотивов.
— Все это вспоминает твоя ветка.
— Именно об этом и грезит моя ветка, грезит беспрестанно днем под солнцем и в долгие, черные, слепые ночи...
— Аты, Вавера, а ты?
— А я вместе с ней — вроде как братская душа.
— Вы оба грезите и вспоминаете?
— Грезим в большой грусти и ждем.
— Чего? Что вы здесь выжидаете?
— Осуществления того, о чем грезим.
— Бесполезное ожидание: былое не возвращается.
– 238 -
— Кто знает, старый друг, кто знает? Для того я и здесь, чтобы воскресить ее.
Он встал со шпалы и, подавая кузнецу руку на прощание, добавил после минутного молчания:
— Или ты думаешь, что воспоминания — это ничто? Всего лишь пустое слово?
Бросил быстрый взгляд вниз на дно лощины, на насыпь, на рельсы и остановил взор на склонах яра: