Демон против люфтваффе
Шрифт:
— Ты уже?
— Кажется… К доктору схожу.
— Так здорово ведь! Два года ничего, а тут — раз!
— Раз, и ты уезжаешь на войну.
— И что? Ненадолго же. Мы их быстро, мятежников, за пояс заткнём. Живи у мамы пока, а я постараюсь к родам вернуться.
— Обещаешь?
М — да, врать нехорошо, особенно слабым и беременным.
— Точно обещать не могу, пути Господни неиспо… в смысле — как командование прикажет. Но война кончится, нас в Испании задарма держать не будут. Что-нибудь тебе привезу, заграничное.
В день отъезда, собрав чемоданчик с домашней снедью и сменой белья, комсомолка Лиза сказала неожиданную вещь.
— Мама требует — как ребёночек родится,
— Маму уважь. Только тс — с, тихо! Чтоб не судачили про жену красного командира, завившуюся к попам.
Так вот. А ведь я — бес, демон преисподней, давний покойник и мучитель заключённых грешников, коих должен завлекать соблазнами нарушить заповеди, оттого увеличить срок. Три месяца на земле и почти очеловечился… Можно сказать, не выдержал испытаний. А это — полёты пешком. Что же стрясётся, когда закрутит в петлях и на виражах?
Глава шестая. Разлагающийся империализм
Понятно, что выпуск хомо советикусов за рубеж начался с долгой и упорно повторяющейся идеологической накачки. Возвращаясь с очередного сеанса, проведённого в здании Наркомата обороны, в общежитие на Красной Пресне, я с трудом задвинул пропагандистский мусор куда-то в чулан сознания и со злостью подколол пассажира.
«Вернусь в преисподнюю, введу зэгам новую пытку — конспектирование классиков марксизма — ленинизма на тему кабрирования при развороте на глиссаду. При невыполнении — заучивание наизусть „Краткого курса истории ВКП(б)“. Увидишь, половина в котлы со смолой запросится, только бы не это».
Глава первичной комсомольской организации не нашёл что возразить.
Потом на интернационалистов обрушилась индивидуальная работа. Парни с горячим сердцем, холодной головой и сравнительно чистыми руками доходчиво объяснили, что каждый из экскурсантов должен непрерывно доносить на коллег и в Испании, и по возвращении. Наконец, состоялся маскарад с переодеванием в гражданскую одежду.
Мы погрузились в вагон вшестером, поезд Москва — Варшава, в Польше ожидается пересадка до Парижа, а в запорижье нас должны местные товарищи переправить. Пять летунов, за старшего шестой — политрук Погребной. На руках паспорта с нужными штемпелями, а чтобы поляки, германцы и французы не придрались, нам вручили командировочные удостоверения торгпредства. По — моему, я один додумался глянуть, что по бумагам мы числимся крупными спецами из Наркомата тяжёлой промышленности, чего-то там продавать или закупать желаем. Легенда настолько сырая и неотработанная, что треснет от первого же вопроса.
Нам со Стёпой в соседи по купе достались паны, мужик дореволюционного вида с пышными усами, подобные пачками сыпались мне на зону в отряд после встречи с комбедами. Сухая чопорная пани лет сорока, полное фу — фу на фоне бобруйских евреек и белорусок. Стёпа тут же намылился в купе к военлётам, у них чемодан с сорокоградусным топливом, Ванятка тоже дёрнулся. Куда денешься, в общем теле ты как в подводной лодке!
А у меня в чемодане книги, немного — штучек пять. В том числе Сервантес в оригинале, вставленный в обложку с «Чапаевым» Фурманова. Конечно, с латынью в голове испанский понять не трудно, да и немало терзал испанцев. Но освежить не мешает, потом на месте осовременю и произношение подтяну. Заодно немного Ванятку поднатаскал, на уровне «си, синьор» и «муча грасиас». А то совсем дуб дубом, ни слова на Пиренеях не поймёт. Впрочем — он и так деревянный.
Белополяки, как их именует газета «Правда», несколько опешили от вида большевика, отказавшегося идти с товарищами глушить водку. Когда же степенно расселся с томиком в руках, окончательно выпал из стереотипного
К тому же Фролов, отправляясь в европы и выдерживая фасон, вылил на голову полбанки «Шипра», погубив тараканов в купе, если таковые обретались. Поляки с ходу не разобрали источник сногсшибательного аромата, перебившего даже вонь от сапожной чёрной ваксы, ей Стёпа старательно надраил коричневые кожаные ботинки. Ну не привык он ничего носить кроме сапог и унт!
— Пшепрашем. Пана ждут товарищи? — попробовал ускорить процесс недобитый буржуин, по определению комиссара, заговорив со мной на странной смеси польских и русских слов. Я тоже ответил винегретом.
— Вшистко едно. Нехай чекают. Ксёнжка интересная, водка ест грех.
— Что может большевик понимать в грехах?
Ого, тонкие и вечно поджатые губы моей соседки умеют расстёгиваться. Правильно, чем же иначе она кушает? Эх, знала бы панна, насколько я сведущ в грехах и в их искуплении…
Мы проболтали часа четыре на вечные темы о добре и зле, каре и воздаянии, прописанных в Библии и в материалах пленумов ЦК ВКП(б). Постепенно, отлавливая из мешанины польские словечки и извлекая из памяти обрывки бесед с убитыми воинами Кастуся Калиновского, я полностью перешёл на мову Речи Посополитой. Ах да, ныне она — Польская Республика.
При Стёпе от болтовни с соседями воздержался, чтобы лишние вопросы не вызывать. Может — зря. Когда его вечером сгрузили, он и русский-то не слишком понимал. Оставшиеся на ногах летуны молча облили меня ведром презрения. Не пьёт вместе со всеми, значит — стучит. Или компру копит, это одно и то же. Ничего, впятером упрутся и заявят, что я один бухал, приставал к иностранцам и выбалтывал им военные тайны как последний троцкист. Кому тогда поверят политорганы и ГБ?
В Варшаве наш доблестный комиссар — командир долго и безуспешно совал злотые кассирше, не в состоянии понять, что прямого поезда до Парижа сегодня нет, а лучше ехать в Берлин.
— Что талдычит эта курица? Ниц нема? Нам не к немцам, а в Париж!
Владение местным языком лучше не раскрывать раньше времени. Тут у политкомиссаров нюх заточен. Могу и до Испании не добраться. Шпион, мать твою.
— Таки вам придётся ехать в Берлин, — сказал человек в очереди, уставший ждать. — Ой вей, в нём решительно не хорошо, поверьте старому Хаиму. Но без пересадки в Берлине ви таки не попадёте в Париж.
— Спасибо, товарищ! — успокоился наш маленький фюрер и продолжил моральное насилие над билетёршей.
От обращения «товарищ» старый еврей вздрогнул. Верно, не меньше чем от нацистского окрика «юден!»
До поезда мы слонялись два часа. С первого взгляда заметно, как наша кучка здорово отличается от европейской публики. Мелкие, молодые, комиссар ростом под метр семьдесят пять смотрится старшим братом. На всех одинаковые мешковатые костюмы тусклого тёмно — коричневого цвета из очень плотной ткани, оттого в тёплую сентябрьскую погоду подмышки влажные, их запах конкурирует с «Шипром». А удивлённые взгляды! Парням объяснили, что на вокзалах и по пути они будут созерцать исключительно капиталистов, эксплуататоров угнетаемого рабочего класса, к которому мы летим на выручку. Но горстка буржуев что-то уж слишком велика. Встреченные труженики, как-то продавщица цветов, чистильщик обуви, носильщики, официантки в закусочных и прочие пролетарии одеты хорошо, упитанны, поголовно в кожаных ботинках и туфлях. А главное — нет ни следа неуверенности в завтрашнем дне, так рекламируемой газетами Советского Союза. Наоборот, спокойные, даже какие-то вальяжные. Та же официантка, сними она передник, сольётся с толпой буржуа, вряд ли особо выделяясь.