День ангела
Шрифт:
Матвей Смит покинул территорию школы и медленно шел вдоль дороги, по которой изредка проносились пыльные деревенские машины, чаще всего джипы и «Форды». Из машин ему сигналили, а круглый один и румяный, как персик, но глупый парнишка, высунувшись из окошка, нелепо и долго грозил кулаками. Матвей обратил внимание, что кулаки его были ярко-розовыми, но почему-то разной величины. Он знал, что, если перейти на другую сторону и углубиться в медленно темнеющий лес, то можно будет вскоре увидеть водопад, грохот которого напоминал начало знакомой музыкальной фразы, без устали повторяемой спрятавшимся оркестром. Он шагнул вправо, намереваясь одним махом пересечь
Дневник
Елизаветы Александровны Ушаковой
Париж, 1959 г.
Переписываю Ленины тетради.
«История медицины знает имена многих врачей, которые решили на себе самих испытать, через что проходят заболевшие тою или иною болезнью люди, и тем самым помочь им. Особенно меня поразили опыты с сифилисом, заболеванием, в причинах которого скрывается «постыдный», с нравственной точки зрения, момент. Именно этот момент нужно было полностью проигнорировать тем, кто испытывал сифилис на себе. Вот некоторые примеры.
Доктор Линдеман взял у больного, на миндалинах которого были папулы (вторая стадия сифилиса), немного выделений, сделал на своей левой руке разрез и внес в него эти выделения. Спустя несколько недель появились симптомы тяжелого заражения, которое распространилось по всему телу. В заключительном докладе Парижской академии от 18 ноября 1851 года говорилось: «Это было зрелище, разрывающее сердце. Представьте себе молодого мужчину с красивым и одухотворенным лицом, все тело которого было разъедено фагеданическими шанкрами и являло собой признаки конституционного сифилиса в его самой тяжелой форме. Он хотел довести опыт до конца и противился всем просьбам лечиться».
Когда наступила эра бактериологии и были открыты возбудители венерических болезней, многие врачи усмотрели в этом новый стимул для опытов на себе. Так, например, для гонореи удалось найти верное решение, применяя слабый раствор азотнокислого серебра. При сифилисе это было труднее. Французский врач Поль Мезоне в 1906 году попросил Мечникова и Ру, которые работали тогда в нашем Институте Пастера, чтобы они привили ему сифилитический материал в двух местах и смазали это ртутной мазью. Ни один из них не отказался выполнить его просьбу. Сам Мезоне привил себе и четырем обезьянам сифилис еще прежде. Мезоне и первая обезьяна остались здоровы, две обезьяны, которым вовсе не втирали мазь, заболели на семнадцатый день, обезьяна, которой втерли мазь через двадцать часов, заболела на тридцать девятый день.
Я сейчас только заметил, что по-русски сифилис называют «дурной болезнью». Но ни один из врачей, которые ставили на себе эти опасные опыты, не обратил на эту сторону дела ни малейшего внимания! Значит, ими руководило что-то еще, и, кроме чисто медицинского и научного интереса, они испытывали простое человеческое милосердие и желали поставить себя на место тех, от кого общество с презрением отворачивается. В отношении наркоманов мы имеем дело с еще большей жестокостью, чем та, которую проявляют люди к больным венерическими болезнями, калекам
Нет сил переписывать дальше. Я и так понимаю, чего он добивался: он добивался оправдания. Он думал себя обмануть. Ему нужно было уйти от чего-то, что угнетало его уже давно, но он не знал, как это сделать, и нашел себе лазейку: научные опыты. Он не посмел признаться себе, что ищет просто облегчения собственной боли. А я ничего не понимала, и мне казалось: он все еще маленький мальчик.
Анастасия Беккет – Елизавете Александровне Ушаковой
Лондон, 1935 г.
Лиза, я здорова, не тревожься за меня. Патрик уезжает в Маньчжурию. Но сначала он хочет заехать в Германию, увидеть своими глазами, что там происходит. Знаешь ли ты, что все партии, кроме нацистской, в Германии уже запрещены, а все, кто не согласен с режимом, брошены в тюрьмы? Все это очень похоже на то, что сейчас в России, только в России это называется коммунизмом, а в Германии – нацизмом. Патрик говорит, что Англия стоит на пороге заключения с Германией морского соглашения, которое приведет к такому усилению нацистов, что скоро весь мир затрещит.
Теперь самое главное: вчера я спросила его, что мне делать – уехать в Париж или ждать его в Лондоне. Он сказал, что мне лучше уехать в Париж. Я не ожидала, что он так прямо и грубо ответит мне, и не выдержала, разрыдалась. Потом начала кашлять. Он сначала хотел уйти, но не ушел, а опустился рядом на корточки – я сидела на ковре перед камином – и начал осторожно гладить меня по голове. От этого стало только больнее.
– Зачем тебе оставаться в Лондоне? – спросил он с удивлением. – Ведь там же семья.
Я подумала, что он разлюбил меня и хочет от меня избавиться, а я так долго не догадывалась об этом! И пока он не сказал мне всю правду в лицо, я почему-то была уверена, что он любит меня и будет любить, несмотря ни на что!
– Так лучше, чтобы я уехала, да?
– Я думаю, да, – напряженно сказал он. – Потому что мы уже не можем жить как раньше…
У меня вдруг так ослабели руки и ноги, что я почти перестала их чувствовать, словно они отнялись.
– Давай не будем сейчас! – заторопился он. – Тебе тяжело, ты очень болела. Когда я вернусь, мы подумаем.
– О чем мы подумаем?
– Подумаем, что нам делать дальше.
– Ты сам сказал, что нам делать! Ты сам сказал, что мы не можем быть как раньше!
Он весь побелел:
– А чего ты хотела? Чтобы я сделал вид, что ничего не помню? Или, может быть, ничего и не было?
– Нет, – пробормотала я, – не хочу больше никакой лжи.
– Тогда уезжай в Париж! – Он скрипнул зубами и отвернулся. – Для всех будет лучше.
– Ты совсем не любишь меня? – зачем-то спросила я и сама услышала, как жалко и нелепо это прозвучало.