День да ночь

Исхизов Михаил Давыдович

– Вчера сказал, что убьют его, - напомнил Лихачев.
– Значит, чувствует человек смерть свою.

– Кто знает? Когда человека убили, он не расскажет, чувствовал или нет. Всякое бывает.

Афонин вспомнил ночной разговор с Бакурским. Но решил, что знать об этом разговоре никому не надо. Сказал только:

– Переживал он очень. Оттого и мысли нехорошие. А жить он хотел. Кто же жить не хочет...

– И корреспондента убили, - продолжал докладывать Опарин.

– Башка у него работала - будь здоров!
– Лихачев зауважал Бабочкина еще тогда,

когда тот так легко и просто сумел вернуть Афонину нож.
– Простым водителем был на самоходке, а сделали корреспондентом.

– Не бывает простых водителей, - Лихачев задел струну в душе Кречетова, и она тотчас зазвенела.
– Хорошие водители бывают и плохие. Плохих гнать надо. Бабочкин хорошим был. Где стоящих корреспондентов брать, если не из водителей.

– К нам абы кого не пошлют. Начальство тоже понимает, к кому кого послать, - отметил Опарин.

– Мог уйти, - напомнил Афонин.
– Стрелять из пушки не его работа. Жил бы сейчас.

– Так ведь не ушел.

– То-то и оно, что не ушел. Мог, а не ушел. С нами остался, чтобы все вместе.

– Он такой был, - подтвердил Лихачев. Не стал объяснять, каким был Бабочкин, но все поняли.

– Лейтенанта Хаустова тоже, - продолжил грустный список Кречетов.
– Туго было у третьего орудия, он туда поспешил. Не добежал. Грамотный был лейтенант. Из таких хорошие командиры вырастают. Только не успел. Не повоевал еще, а убили.

Невеселый получился разговор, но и молчать Кречетов не мог. Бывают такие моменты в жизни, когда не может человек молчать и, наверно, не должен.

– Воробейчику глаза осколками выбило. Совсем ослеп...
– пожаловался Кречетов.
– Как он без глаз жить будет?.. Из моих шоферов только трое по-настоящему в строю остались. Привез сюда двенадцать... Золотые были водители.

– За две недели нашу батарею второй раз достает.
– Опарин оперся о землю правой рукой, поднатужился, крякнул и все-таки сел, пристроился спиной к стене орудийного окопа.

– Ты-то как?
– спросил Кречетов.

– Да ничего, кости целы. Повоюю еще, на мне быстро зарастает. Отдохну в санбате и вернусь.

– Обмундирование нам с тобой менять надо. У тебя шаровары никуда не годятся, мне гимнастерку испортили. Придется новые доставать. Ты после госпиталя БУ не бери. Новые требуй. Должны дать. Не на гулянке изорвал.

– Должны, - согласился Опарин.

– У тебя что?
– дошел Кречетов до Афонина.

– Фриц больно здоровый попался. Кажется, ногу сломал. Ступить не могу, как шилом колет.
– Горло у Афонина болело, и говорил он хрипло, с трудом.

– У молодых быстро срастается, - обнадежил Кречетов.
– через месяц плясать будешь.

Он осторожно дотронулся до сбитой своей скулы. Она огнем горела. Опухоль расползлась вниз, по щеке, и вверх, к глазу.

– Шальные какие-то фрицы пошли, - поморщился старший лейтенант.
– Все в лицо метят. Мишень себе нашли. Ну, да им тоже неслабо досталось.

Кречетов оставил в покое распухшую щеку, провел рукой по волосам и здесь тоже почувствовал непорядок.

–

У кого расческа есть?

Откуда у них, стриженых, расчески, да и зачем им расчески. А у Дрозда и чубчик налицо, и расческа к этому чубчику. Торопливо вынул из кармана свою алюминиевую.

– Есть, товарищ старший лейтенант.

Причесался Кречетов и опять стал похож на того старшего лейтенанта, которого они знали.

– У других как?
– спросил Афонин.

– Как у вас, так и у них. Мало нас осталось. Такие вот дела. Кто у вас эти махины исковеркал?
– кивнул Кречетов на два застывших в какой-нибудь сотне метров от "пятачка" танках.

– Лихачев постарался, - с удовольствием сообщил Опарин.
– Они на пару с Дроздом работали. Такое кино устроили...

– Твоя работа?!
– не то удивился, не то обрадовался старший лейтенант.

Лихачев, в который раз глянул на свои танки. Здоровенные. И орудия у них - будь здоров. Только теперь уже не танки, а железяки поганые, в дребезги разбитые. Как он это сделал? Ничего Лихачев толком не помнил. Одно знал точно: стрелял по ним и попал. А Дрозд снаряды подавал. Опарин командовал. Так и объяснил:

– Втроем мы. Я да Дрозд стреляли. Опарин командовал.
– И признался: - А как это произошло я, товарищ старший лейтенант, не помню. Нервничал очень. Я, наверно, случайно в них попал.

– Нормально, Лихачев. Для первого раза вполне нормально.

Два раза сказал Кречетов "нормально". Лихачев знал, что от скупого на похвалу старшего лейтенанта такое не часто можно услышать.

– В другой раз аккуратней буду и спокойней, - пообещал он. Потом еще раз посмотрел на танки и добавил: - Не нравятся они мне вообще-то. Грубые обводы корпуса, несоразмерно длинный ствол орудия и эти бездарно нарисованные кресты - сплошная безвкусица. Но в таком вот виде смотреть на них даже приятно.

– Правильно рассуждаешь, Лихачев, в таком виде они смотрятся приятно, - согласился Кречетов.
– Так что действуй. Назначаю тебя командиром орудия.

– Так я же рядовой, - улыбнулся Лихачев. Шутка старшего лейтенанта ему понравилась.

– Лычки мы тебе повесим. Это я гарантирую.

– А нельзя ли сразу командиром взвода и хоть одну звездочку. Солидней будет.

– Взвод не потянешь, - отказал Кречетов.
– Пока орудием командуй, а там видно будет.

И до Лихачева вдруг дошло, что старший лейтенант не шутит. Он и растерялся. Знал, что от старшего лейтенанта всего можно ожидать, но не такого же.

– Я не умею!
– взмолился он.

Кречетов встал, расправил гимнастерку.

– Видели! Машину он водить умеет, танки крушить умеет, а командиром орудия быть не умеет! Слушай мой приказ, рядовой Лихачев! Назначаю тебя командиром орудия! Готовься к отражению танковой атаки!

– К отражению?
– Лихачев растерялся по-настоящему.
– Стрелять, значит?

– Еще как стрелять. Круши их на металлолом для пионеров.

– Слушаюсь!
– А что он еще мог сказать? Отказаться? Так старший лейтенант его живьем схарчит, без горчицы.